На Глубинных тропах никогда не бывает по-настоящему тихо. Даже когда кажется, что вокруг никого на многие мили окрест. Камень глухо ворчит в дальней дали, хоть это и не тот звук, о котором рассказывают гномы, в конце махая рукой на неспособность наземника даже примерно понять их чувство сродства с этим вечным материалом. Собственные шаги отражаются от поверхности. Под толщей где-то копошатся порождения, слишком далеко, чтобы об этом имело смысл беспокоиться, но достаточно близко, чтобы слышать их глухо ворчащий улей, слышать даже не ушами — кровью в собственных венах. И у пустоты есть свой звук, тихая, нутром ощущаемая вибрация огромных залов и проёмов, встречавшихся на пути. Чем ближе к поверхности, тем меньше. Но всё равно никогда по-настоящему не стихая.

Прямой взгляд вперёд, привыкший к темноте; у пояса на длинной бечевке — немного нарезанных в стеклянную емкость глубинных грибов, набравшихся не иначе как от лириума холодного зеленовато-синего свечения, разгоняющего тьму из-под самых ног ровно настолько, насколько нужно, чтобы меньше сбивать шагами камни и спотыкаться на неровностях. Фенор держит голову высоко, слушает темноту — уже который час в дороге, двигаясь на юг. И сколько ещё придётся идти... выманивать нагов кусочками вонючего сыра, соскребать лишайник с камня и поджаривать на плоской сковороде на подземном огне вместе с другими глубинными грибами — теми, что не светятся и не имеют особого запаха. Или — тратить ещё одну огненную руну, когда дорога уводит в сторону от гномьего наследия, или — жевать что-то сырым и на ходу, или — и вовсе обходиться без еды. Скверна в крови, глухая, сильная, подконтрольная, делает всё это проще. Хорошо, что вода всегда найдёт себе дорогу вниз с лежащих над ним высот морозных пиков, даже если приходится тратить время на то, чтобы собрать её морской губкой с камня и выжать во флягу. Хотелось бы, чтобы идти было недолго. Но Махариэль никогда не был в этой части гор и знает лишь примерно, где могут находиться пути на поверхность. Серого Стража не пугает блуждание по ним, он давно привык находиться здесь. Но всё, что может сказать — то, что движется в верном направлении. Чем глуше ворчание порождений, тем ближе поверхность, куда они выбираются в значительно меньшем количестве, чем кишат в сердце троп. Кто бывал здесь, кто это слышал, никогда не будет недооценивать опасность порождений наверху. То, что мы встречаем там между Морами... жалкие отщепенцы, случайно загулявшие в стороне от настоящей Орды. Их много, их бесконечно много — их угроза всегда рядом. Нет и близкой надежды истребить их всех. Но он здесь и не за этим. Уже не за этим. Кровь неудачных экспериментов Архитектора стёрта с клинка. Фенор может возвращаться.

Гул резонанса в каменной толще приближается раньше, настораживая до того, как действительный рокот падающих камней, грохот и стук обвала врывается и разносится по коридору вдалеке. Фенор замирает, вслушиваясь, оценивая — стоит ли отойти назад или риска нет, не заденет; решает последнее. Грохот отгулял эхом и прекратился быстро, оставив куда более слабый и далёкий даже не звук — призрак его... звук свистящего ветра, метели, бушующей над пиками, гуляющий между стен. Махариэль усмехнулся: ну вот, кажется, и выход долго искать не пришлось. Глубинные тропы в этом часто казались живыми: одни туннели рушились, открывая другие, случайные встряски земли открывали расселины и заполняли камнями прежде непреодолимые впадины. На развилке эльф свернул в ту сторону, откуда доносился грохот. Холодное дуновение, а затем и другой, наружный запах воздуха не заставили себя ждать, подтверждая догадку. Надежды его, впрочем, были приглушены реализмом — дырка могла появиться в потолке и там, докуда достать не получится, но...

Почти так и было. Почти, потому что по усыпавшим получившийся склон камням при должной сноровке будет нетрудно забраться наверх. Или спуститься вниз по просевшему полу: обвал затронул сразу несколько уровней ходов. Фенор с удовольствием отметил, что, оказывается, всё это время шёл почти параллельно лежащим внизу гномским ходам. Это был хороший знак — раз они так близко к поверхности, то какой-то из выходов действительно был неподалёку. Дорога была выбрана верно и без этой условной "красной дорожки" из каменных осколков и света наверху, самой природой брошенной к сапогам эльфа.

Но брошено было не только это.

Тело, распростёртое меж камней, поначалу показалось ему мёртвым — лишь через несколько секунд озадаченного взгляда Фенор, еще привыкая глазами к свету, уловил движение дыхания. Надо же. Неудачливый путник, прихваченный обвалом по пути? Или его, этого облома, причина? Чем надо так прогневать горы? Эльф приблизился на разделявшие их пол-десятка шагов и присел на корточки. Удивительно, крови нет, пара ссадин не в счёт, видимых переломов нет, хотя одета женщина легко — неосмотрительно легко для гор. Вся мокрая от стаявшего снега, спутавшиеся слипшиеся волосы, бледная до синевы, притронешься к коже на щеках — холодная. Похоже, много времени провела в снегу. Ещё дышит, но редко — и надолго ли. Может, и сломано где что на самом деле — кто может пережить такое падение с камнями и остаться целым, еще и не в доспехах? — но если умрёт от передвижения, то от холода точно скоро закончится. Огорчаться Махариэлю не с чего в любом случае — поэтому он без особого пиетета подымает неудачницу — или наоборот, счастливицу? — на руки. Брр, если уж ему холодно к её одежде прикасаться, то каково ей в ней? Ещё и на холодном камне. Сколько она тут пролежала? С момента обвала прошло, наверное, с четверть часа.

Если она верует в Создателя, то пусть помолится ему, когда очнётся. Потому что надо быть богом, чтобы создать для кого-то такую массу возможностей. Фенор усмехается и, с минимальной предосторожностью придерживая свою ношу, принимается сноровисто спускаться вниз, туда, где сквозь крутую воронку пролома, усеянного осколками камней, видно теплящееся свечение гномских руин. Наверху темно, снежная вьюжная ночь или поздний вечер, и ему самому не особенно хочется туда выходить, не отогревшись хорошенько у лавовых каналов.

Далеко уйти не удаётся, проход внизу перекрыт каменной дверью и решётками, возле которых — останки неведомых защитников или беглецов, как знать; оплавленные гномские доспехи с пробитыми дырами, иссохшие тела в них, брошенные щиты, вонзенное в щель копьё. Вот копьё пригодится — будет где одежду повесить. А пока — сбросить с плеча рюкзак, скатку спальника расстелить на тёплых сухих камнях в паре локтей от канала медленно текущей лавы, рыжий свет от которой согревающе заливает коридор, лишь самые верха стен в полумраке: от близости поверхности и холодного воздуха из обвала лава не так быстра и горяча, как в настоящих глубинах. Несколько камней, попавших в канал, заставляют её выходить "из берегов" и тонкими струйками медленно находить другую дорогу; по пути сюда пришлось прыгать по валунам, чтобы не наступить в опасный жидкий огонь. Но на этом пятачке они в безопасности — и, что самое главное, в тепле. Но тепла этого достаточно только тем, у кого уже есть своё. А женщину в лавовый канал погреться не сунешь. Придётся по-другому.

Фенор стягивает с полуживой жертвы капризной природы куртку, брюки, рубашку — отмечая между делом, что всё это хорошего кроя, из плотных и ровных дорогих тканей, не заношенное. С достатком, значит, да и по немногим вещам, что при ней остались, то же можно рассудить. Ему без разницы, эльф просто складывает всё снятое, что не на просушку, к отставленным в сторону сапогам. Кошель, поясную сумку, ремни. Крепеж на куртке напоминает что-то — она носила посох? Маг? Это могло объяснить, как она умудрилась на поломаться при падении. Не важно. Дыхание её почти пропадает, даже близость лавы и тёплый воздух не в силах побороть долго въедавшийся в плоть и кости мокрый холод. Махариэль разоблачается следом, донага, складывает легкий доспех с грифоньим наплечником рядом с другими вещами, переступает босыми ногами по теплому камню, теснит её на спальнике, тормошит, обнимая. Женщина молода и хорошо сложена — и кожа, если б не была такой почти липко-холодной, была бы нежной: ни шрамов, ни иных следов тяжелой жизни. Да и мышц почти никаких, вряд ли ей приходилось много ходить пешком. Дважды вопрос, что она забыла в горах. Путешествовала с кем-то? Как оказалась под обвалом? Ну да коль Создатель и правда с ней, сама расскажет. Эльф усмехается, гладя крепкие округлые груди с мучительно сморщенными, тёмными сосками, мягкий живот её и бёдра — безвольная, всё ещё без чувств, бледная, холодной кожей к его живой и горячей... ничего приятного поначалу, но тепло дыхания и обнимающих рук, марево припекающего воздух лавового потока за спиной постепенно делают своё дело. В какой-то момент ему кажется, что дыхание её запало слишком уж надолго, и следующего вдоха не будет; Фенор прикасается ладонью к её щеке, чуть похлопывает, встряхивает:

— Эй, ну давай. Не дури. Дыши давай, что вздумала. Ды-ши, — пальцем из баловства оттягивает нижнюю губу, кажется, едва начавшую быть не такой синей, как прежде — или то просто свет огня? — приникает ртом ко рту, вталкивает воздух своим выдохом, не особенно тщательно, но этого хватает, чтобы мышцы коротко дрогнули, и путница снова медленно потянула дыхание на себя. Вот так, и правда становится легче — сердце бьётся чаще, чем раньше. По-прежнему держа её голову на своём предплечье, прижимаясь близко, Фенор рассматривает её, приподнявшись на локте, усмехается чему-то своему. Любопытство о том, что будет, когда она отогреется достаточно и очнётся, не оставляет его фантазию в покое. Это не важно, впрочем, лишь бы буянить не вздумала. Жива осталась и ладно, больше ему ничего особенно и не нужно — одна только внутренняя верность стремлению не поддаваться разрушительному влиянию скверны. Жить. Сохранять жизнь там, где это возможно. Он не радуется, нечему, но чувствует себя довольным.

И не ограничивает себя в мелких причудах, наитиях желаний, которые в жизни нет смысла откладывать на потом — наклоняется, целует, пробует мягкость заметно потеплевших пухлых губ, притягательных, приятных; облизывает свои, но никак не продолжает, сравнительно равнодушно продолжая наблюдать и изучать. Ничего особенного, обычный живой интерес, тяга к познанию, которой невольно набрался рядом со своими... рядом с теми, кого называл братьями. Или не называл никак, потому что не было в языке такого слова, чтобы отразить эту связь. А женщина вздрагивает, тихо постанывает в руках — её тело наконец-то само начинает пытаться наладить теплообмен. Озноб сейчас — хорошее дело, нужное, признак борьбы. Фенор обнимает её крепче, дышит на щеку и шею, терпеливо ждёт, смотря в никуда над её плечом. Чего-чего, а терпения у него много. Как и времени.

Такого живого жеста от прерывисто дышащей женщины, дрожащей, словно в панике, эльф не ожидал. Ощутив поцелуй на своих губах, Фенор в секундном удивлении вытянулся в лице и, помедлив, усмехнулся, возвращая любезность. В него вцепились крепко, жадно даже — с большей силой, чем следовало, вполне очевидно боясь, что источник тепла, к которому можно прижаться всем телом, исчезнет, оказавшись лишь миражом. Он не собирался исчезать. И целовал в ответ, обнимая, позволяя жаться к себе и бессовестно обхватывать ногами — кожа к коже, замерзшее тело к живому, тёплому, нужному. Тепла, больше тепла — пить его вместе с дыханием, мешающимся со слабыми, почти жалобными стонами нетерпения и досады от невозможности взять сразу всё, ненасытности в этой жажде чего-то такого же горячего, как воздух, дрожащий над негаснущей в движении лавой, едва покрывшейся чёрными корками от порывов ветра из пролома в туннеле.

Фенор мог только гадать, с кем эта женщина его перепутала — и перепутала ли; она едва открывала глаза, и взгляд её не ловился, был размыт, отвлечён и не особо сознателен, а дрожь страха опять начать мерзнуть была такой, что, казалось, она уже и не знает, как ей оказаться ещё ближе, как приникнуть тесней и спастись от холода. Да нет, знает, на самом деле; знает и он, и вздох предвкушения срывается с её губ, когда Фенор перекатывается, оказываясь сверху, словно укрывая одеялом. Его тело охотно отзывается этой жажде, этому стремлению, и Махариэль доволен этими ощущениями. Для того, кто однажды шагнул за грань в объятия медленной смерти, кто уже упал и побывал в кромешной темноте, такие моменты только ценнее — снова чувствовать себя живущим, живым. Отсутствие этих инстинктов и тяги у порождений было одной из глобальных трудностей, воздвигавшей барьер понимания между ними, даже пробужденными от власти Улья, и живыми существами. Рожденные из скверны, они не имели с жизнью ничего общего, сколько бы разума не обретали... 

А то, чем занимались сейчас они двое, как раз этим и было — жизнью. В самом искреннем, натуральном её проявлении. Разгоняющем кровь по жилам, зажигающим её, прогоняющем с кожи холодную бледность в пользу возбужденной красноты. И дыхание — жадное, частное, сильное, и сердце бьётся, забыв про близкий стазис обморожения, и движения — уже не дерганные, но плавные и в унисон, в размеренном ритме сплетающихся тел. Способ отогреть получше многих — оживить и, тесно сжимая талию ладонями, мерными махами бедёр заставить позабыть о недавнем мучении забравшимися слишком глубоко иголками мороза. Теперь им там не место. Фенор усмехается, вдумчиво разглядывая женщину сверху вниз, бледные, но полные губы, изогнутые росчерки тёмных бровей, разметавшиеся волосы, выбившиеся из причёски — такие же смоляно-чёрные, как его собственные, плотной косой уложенные вокруг головы, заколотые надёжно, чтобы не растрепаться под шлемом. В такие моменты это скорее мешает, досаждает, но в то же время — помогает сохранять контроль, ясность осознания происходящего. А именно это ему сейчас и нужно. Всё проходит, и жар момента тоже, и как знать, чем закончится такая... встреча. Он пользуется собой, как инструментом, чтобы разжечь огонь и убедиться, что тот будет гореть — и, когда становится понятно, что сделанного достаточно, отстраняется, садясь у её ног и даже не пытаясь согнать с лица ухмылку. Она красива, хоть и худощава — но за такую линию челюсти многие девицы, каких он повидал, передрались бы до выдирания волос клочьями. Вот только с теплом возвращается и сознание — и продолжать без какого-либо общения становится несколько... неуместно.

— Согрелась? — спрашивает Махариэль несколько иронично, ловя на себе взгляд женщины и даже не пытаясь ничем прикрыться — безмятежно опираясь локтем о согнутое колено и разглядывая её в ответ. Ему, определённо, понравилось — даже вот так, прервавшись на половине; и уж точно — неожиданно было разбавить скучный одиночный поход подобной... встречей с прекрасным. Даже если и не особенно дружелюбным.

Ни возмущения, ни шока, ни гнева, ни попытки призвать и использовать магию — женщина словно и правда знала, на что шла, в бессознательном отходняке прижимаясь так откровенно и целуя так жадно. Фенор одобрительно ухмыльнулся, немного склонив голову и взглянув на незнакомку исподлобья. Хорошая реакция, существенно упрощает дело. Он бы и с истерикой справился, как сам считал, даже с мажьей — сидя так близко, нетрудно успеть переломить плетение заклинания, прижать руки, оглушить, дать второй шанс прийти в себя более... мирно. Но не потребовалось — жизнь и здравие своё женщина явно ценила больше, чем гордыню неприкосновенности и всякое там "умру, но не дамся". Не то чтобы Фенор порицал чужую безалаберность выбора, как распоряжаться своей жизнью, но... а хотя нет, порицал. Отказываться от жизни во имя условностей духа и морали... редкостная глупость и наивный идиотизм, не понимающей настоящей ценности дарованного. Не знающий, отчего и во имя чего отказывается. Обратимая смерть — роскошь опыта, доступная не каждому.

— Хорошо, — дружелюбно подытожил Махариэль ответ женщины, наблюдая, как она озирается, как задерживает взгляд на решетке, на стопке его одежды. Фенор и сам, услышав уточняющий вопрос, смотрит на этот неприкрытого лежащий наплечник так иронично, будто сам оценивает: а Страж ли он? Хм-м, да вроде что и так. — Страж, — усмехаясь, кивает он в подтверждение. Такой уж из него Страж... может, и потолковей многих прочих.

— А что с моим лицом? — глумливо переспрашивает Фенор в ответ на сомнительное любопытство, потираясь щекой о своё плечо, будто она у него зачесалась. Внимательная особа, умеет подмечать мелочи. Впрочем, мелочи ли это сейчас? — А, — "догадываясь", эльф смеётся, хоть смех этого и трудно назвать весёлым. — Что, скверна? Не беспокойся, не заразна. Мы служим, чтобы остановить её, а не во способствие распространению. Как ты оказалась под оползнем? — не медля, задал он встречный интересующий вопрос. — Ты невредимой свалилась сюда вместе с камнями. Успела наложить щит? — озвучил он свои догадки о способностях незнакомки, что явно интересовало его больше, чем имя.

Фенор только кивает, никак больше не реагируя на подтвердившееся предположение. Маг, значит, маг — и хорошо, что маг, магия выручает, магия полезна. Он не разделяет и доли той паники, что охватывает простой люд от таких признаний. Тем более что маг, похоже, совсем не против использовать свои таланты за, а не против него.
И не только в магии.

Он смотрит ей в лицо, изучает, не двигаясь, пока пальцы дотрагиваются кожи, тянут щекотливые дорожки прикосновений. Только чуть-чуть усмехается уголком рта — во взгляде понимания больше, чем можно сказать словами.

— Не в ближайшие несколько часов, нет, — ухмыляется Фенор на такой бесцеремонный в своей простоте вопрос, клонясь немного вперёд, под касание пальцев, заскользившее вверх по шее. Подаётся щекой к ладони, на мгновение скрывая взгляд за густотой смежившихся ресниц, и прикасается к её предплечью, поглаживая в ответ. Ближе. Ещё ближе. Кожа ещё прохладная, хотя женщина уже не дрожит, только остаётся бледной. Касание её ладони тянется вниз, по боку, пересчитывает жгуты мышц на костях рёбер, и ниже... Дыхание щекочет заманчиво приоткрытые губы, пока длятся ещё эти последние моменты звенящего в воздухе предвкушения и растянутого наслаждения им. Тем жарче пробегают сполохи по венам, когда Фенор подаётся вперёд, целуя, мешая тонким, но хватким пальцам, начавшим было так уверенно, знающе ласкать возбужденную плоть — и опрокидывая магичку обратно на расстеленый спальник...

В этот раз он не останавливается долго. Окончание это требует сосредоточения, которого нет — он изучает, смотрит, любуется увиденным, сжимая её пальцы в своих и прижимая руки над головой, открывая беззащитную грудь. Обнимает, долго целует шею, отводя с неё волосы, спиной облокачивает на себя — и помогая потом встать на колени, крепко держа за локти. Только когда она уже совсем без сил сползает с него, тяжело дыша и едва ли реагируя на ласки, вытягивается животом на постели, не слишком-то делающей камень мягче — тогда у него оказывается время на то, чтобы домучить и себя до этого предела, небрежно выскользнув после первой сладкой судороги. Оставив женщину в покое, Фенор улёгся рядом на спину, закинув руку за голову — на него "подушки" спальника уже не хватает, — и ровняя тяжёлое, глубокое дыхание. О холоде теперь точно нет и речи — даже просто рядом лежать и то, взмокшая от пота кожа не рада.

Но самим случившимся, похоже, довольны оба. И это здорово расслабляет — такое взаимопонимание.

— Как твоё имя? — помолчав, спрашивает он наконец, искоса изучая приходящую в себя женщину. К ней же надо как-то обращаться — впереди ещё долгая, быть может, дорога вниз с гор до ближайшей цивилизации, которую им сподручнее пройти вот так же, вместе. С практичным теплом и надёжностью хвата протянутых друг другу рук.