Соглашаясь присоединиться к отряду Инквизиции и лично Тревельяну в этом турне по Ферелдену, — если можно говорить о согласии, когда дело касается совокупности интересов твоих основных нанимателей, — Маханон прекрасно понимал, в каком гостеприимном дворе окажется в одной из точек этого маршрута. Об анти-эльфийских и анти-магических настроениях патрона монастыря, банна Кенделлса, ему от источников в Инквизиции было известно более чем достаточно. Лавеллан, правда, задавался вопросом, какой резон у банна поддерживать, фактически, низложение Ордена и отход храмовников от зверского источника их силы, лириума, позволявшего как раз-таки быть силой, повергающей ниц магов — но, видимо, дело было в какой-то большой политике, а понимание её всегда лежало за пределами интересов эльфа. Где-то примерно там же, где и все волнения, которые должно было бы испытывать по поводу этого визита, вполне способного обернуться провокацией с той или другой стороны и предлагающего обеим проверку на прочность. Кажется, Его Честь Лорд Инквизитор Тревельян, чьи взгляды на себе временами ловил Маханон, и тот задумывался об этом больше, чем сам Лавеллан с его безразличным выражением лица, ничуть не поменявшимся по мере приближения к воротам.

Долиец, въезжая во двор в двух корпусах позади презентабельного Максвелла на своём буром олене, чьи рога по весне были еще совсем короткими и нежными, не длиннее ладони каждый, испытывал к перспективе встречи с банном разве что легкое раздражение, тонким осадочком стелящееся где-то под нижними рёбрами. То самое, от которого никогда не удавалось избавиться, какой бы монументальной толщины не было его безразличие к чужому неприятию, отросшее за годы вращения в шемленских кругах. Он привык к этому, он принимал это как неизбежность — их презрение, именование ножеухим, — посмеивался над возмущением оскорблённого достоинства иных, вынужденных общаться и сотрудничать, Создатель помилуй, с эльфом; но приятного в этом ничего не было. Чувство грязи, с которой приходится соприкасаться, было в таких случаях полностью взаимным — как кривились такие люди при виде Маханона, так и он сам кривился изнутри в отвращении перед их зашоренным ненавидящим невежеством. Но жизнь проживать — не цветочки нюхать; по сравнению с демонами и тонкостями орлейского этикета нелюбовь к эльфам и страх перед долийцами были сущей ерундой и прозой жизни. Еще один знатный эльфонелюбивец, даже не стреноженный никакими законами о равенстве и братстве, погоды не сделает — и к перспективам общения долиец относился сейчас как к стихийному ливню за окном, обычному явлению природы. Побрызжет и прекратится, что с него взять.

Тем не менее, определенные меры предосторожности Лавеллан всё-таки принял. Он сопровождал Инквизитора не как маг, но на правах историка-хрониста и дипломата по долийским вопросам. Посоха при нём не было — тот был укрыт в обозе вместе с остальными вещами, его и лично Инквизиторскими, в охраняемой повозке, куда не сунется лишний нос. Зато на бедре очень символично покоился увесистый книжный том в кожаной обложке с металлическими углами. Содержание того, конечно, было далеко от фактов творящейся на глазах его владельца истории, но кто это разглядит под надёжно затянутой пряжкой? На страницах массивы текста и заметок ровным острым почерком перемежались со схемами, руническими формулами и иллюстрациями — Лавеллан не знал, с чем ему придётся столкнуться в денеримском эльфинаже, и потому предпочёл иметь свою собранную за годы книгу заметок о Завесе при себе, не полагаясь только на память. Как и во многих магических книгах, часть схем в ней была сделана чернилами с добавлением лириума — и через её страницы можно было накладывать заклинания определенного объёма, не перечерчивая ничего на местность и не таская с собой мешок подручных средств. Но обложка молчала о том, что внутри, отчего книга эта становилась таким же отличным символом учёного, как и любая другая.

Холодный рассеянный свет ферелденской зимы блеснул на краю нагрудного щитка его доспеха, когда Маханон приподнялся в седле и спешился, соскользнув по высокому крутому боку. Олень издал глуховатый звук, что-то среднее между мычанием и рыком, и Лавеллан погладил ладонью мохнатую переносицу требовательно повернувшегося к нему рогатого.

— Где-то здесь ты и вырос, да? — негромко спросил эльф, отдавая своему спутнику заслуженную похвалу лаской. На самом деле, насколько был осведомлён Лавеллан, питомник, в котором разводили и заезжали бресилианских путеискателей, находился значительно южнее и западнее, возле самых лесов, но схожести климата и флоры с этим местом было всяко больше, чем в Орлее, куда этих гордых животных поставляли ценителям и коллекционерам. Должно быть, это было приятно — вернуться домой. Маханону, во всяком случае, на месте оленя бы было.

Пока Тревельян отрабатывал свои лидерские повинности в общении с главой монастыря, Лавеллан взял оленя под уздцы, намереваясь самолично отвести в стойла, расседлать и вычесать после дороги. Вряд ли местным конюхам доводилось обихаживать подобную экзотику — и доверять своего рогача рукам, набитым на тонких лошадиных шкурах и жёстких подкованных копытах эльф не стремился...

Отредактировано Mahanon Lavellan (2018-02-15 13:26:50)