совместно
Всякий раз, уходя и возвращаясь из своих отлучек, Маханон упрямо прикусывал язык и ничего не говорил — ничегошеньки, сколько ни спрашивай; весь его ответ — светящаяся лукавым удовольствием улыбка, ускользающий взгляд и мотание головой из стороны в сторону. Алерион так и вовсе пожимал плечами и делал непричастный вид, мол, спрос не с меня, не я это задумал — это Маханону что-то нужно; да только нет-нет, но посматривал на дочь с отцовской гордостью, когда думал, что она не замечает. Что затеяли маг и охотник, что за тайна их связала, отчего Первый возвращается в аравель таким оживлённым, даже если заметно уставшим и с запахом леса на кожаной куртке, оставалось секретом на протяжении добрых двух недель. От Элланы, во всяком случае. Наверное, не в последнюю очередь потому, что маг мастерски дурил ей голову, отвлекая от расспросов поцелуями и нежностями, — хоть и случалось, что в процессе неспешных этих любовных ласк, утоляющих скопившуюся за день тоску быть порознь, он успевал пригреться и заснуть из-за того, как вымотался в своих неизвестных делах. Расплата за такое эгоистичное своеволие приходила утром... если можно было называть это "расплатой". Но маг упрямо продолжал идти за поставленной целью, заставляя себя подняться с постели, одеться и уйти наконец, не оборачиваясь и не сбиваясь с пути истинного... но только после того, как лично оставлял Эллану под чьим-нибудь присмотром, на виду и не скучая. Ей сюрпризов не нужно, но ему... и всем... он не просто обязан — он больше всего хочет сделать всё запоминающимся и достойным.

День этот на изломе лета был почти обычным, казался обычным, должен был быть обычным... Вот только Маханон неизвестно где задерживался. Не то чтобы Эллане и правда была нужна его помощь, чтобы дойти до обеденного сборища — но всё-таки... о чём он думает? Вместо него к дочери пришёл Алерион — с предложением прогуляться, скоротать время и просто немного поговорить, это ведь так нечасто удаётся теперь. Отец не спешил, держа Эллану под руку и размеренно шагая длинной дорогой в обход почти всего лагеря. И это бы, наверное, было бы хорошим моментом времени, если бы странное нетерпение не витало в воздухе. И голосов со стороны обеденного сборища больше, чем обычно, и непонятные заинтересованные взгляды Эллана с полудня уже третий раз ловит на себе, и — хотя обед длится несколько часов и каждый успеет получить свою порцию, — медлительность Алериона кажется какой-то совсем не уместной здесь и сейчас, когда в привычности рутины даже такое малейшее изменение порядка и скорости течения событий чувствуется кожей. Но не бросать же отца, не бежать смотреть, что там такого интересного происходит?..

....Эллана расчесала свои волосы, наверное, тысячу раз, пока ждала Маханона к обеду. От бесконечного переплетения их в косы, её удерживало лишь то, что она знала, как ему нравится видеть их распущенными. Но начинала подумывать всё же заплести, раз Хано вновь где-то задерживается. Не то чтобы Элль сильно переживала, что с ним что-то случилось: в лагере, такая новость долетела бы до нее молниеносно. Но таинственность, окружавшая его последние недели начинала серьезно нервировать и расстраивать. Ну какие между ними могут быть тайны? Теперь? Разве не хватило им на всю оставшуюся жизнь тех, что уже были? Эллана вновь схватилась за расческу, когда вдруг в дверь постучали и на пороге оказался Алерион, предложивший прогуляться перед обедом. Отказывать отцу, она, конечно, не стала. К тому же, может быть если Маханон вернется и не застанет её дома, то больше не будет так делать?
Они шли кругами и нарочито медленно. Эллане казалось, что она может уже ходить быстрее, но отец упрямо медлил, рассказывая ей семейную историю, которую Элль слышала с детства столько раз, что сбилась со счета. И теперь лишь кивала да поддакивала, не вслушиваясь особенно, сосредоточив внимание на главной поляне, с которой доносилось не привычное оживление. Казалось, там собрался уже весь клан и только её словно не пускают, намеренно водя кругами.
— Папа, что происходит? Скажи мне, наконец! — взмолилась Эллана, поднимая глаза на отца.
— Увидишь, — загадочно улыбнулся он, но обычная теплота во взгляде, с которой Алерион смотрел на дочь, вплетала в себя, нотки радости и гордости, чем обескураживала Элль еще больше. — Мы никогда не говорили с тобой об этом, но знаешь, я думаю Маханон достойный мужчина. И надеюсь, что со временем, и мама это поймет.
— Хотелось бы в это верить, — пожала плечами Эллана, которая уже потеряла надежду на то, что Ланнайя может понять и принять что-то, что идет в разрез с её собственным мнением. 

Когда Эллана и Алерион дошли до центра лагеря, там собралось уже много народу — непривычно много. Кажется, здесь ждали только её. И кто ждал больше всех, понятно было сразу. Маханон обернулся, широко улыбнувшись, и поспешил Эллане навстречу, что-то обеими руками держа за спиной. Что-то всё это это очень напоминало, наверняка напоминало девушке — виденное не раз в чужом исполнении; и маг, подтверждая её догадку или опережая ту, опустился на колено перед вдруг оставшейся стоять в одиночестве Элланой — Алерион незаметно отошёл в сторону и встал ближе к собравшимся и Ланайе. Та выглядела очень удивлённой, прижимая к груди крепко стиснутые ладони и глядя на молодую пару широко распахнутыми глазами.

Когда они подошли к поляне, собравшиеся на ней Лавеллан затихли. Молоденькие девушки, глядя на нее перешептывались и хихикали. Нейя с ребёнком на руках, терла глаза, как будто что-то в них попало. Отец куда-то отошел, оставляя её стоять одну, среди повернувшихся к ней сородичей, и Элль неосознанно сделала шаг назад, пятясь, не понимая, чем вызвала подобный ажиотаж. «Да, какого беса, здесь творится?!» — успела подумать она, расправляя плечи и… и увидела его. 
Хано шел к ней из самого центра, сквозь коридор расступившихся Лавеллан. Все словно померкли, затуманились и Элль не обращала больше внимания ни на шепотки, ни на завистливые вздохи. Она не то чтобы осознавала, что происходит и улыбнулась, делая шаг навстречу любимому, потому что он так светло улыбался ей, что её губы сами расплылись в улыбке. 

— Эллана, — в руках мага оказалась необычная пёстрая шкура: не шерстяная, но чёрная в синеву, кожистая, с яркими жёлтыми полосами на ней. Примечательными, и в том легко узнаваемыми. Маханон держал перед ней гребень взрослого горного виверна, самца — и судя по его размерам... это была не та добыча, на которую решится посягнуть один охотник. На такую тварь охотились чуть ли не всем составом взрослых мужчин, чтобы загнать в ловушку, забить стрелами, получить ценный яд, крепчайшую гибкую шкуру и когти, из которых удаются такие наконечники для стрел, что стальные и рядом не валялись. Мясо у виверна жесткое, в пищу почти не годится, так что добывали его как необходимое излишество, когда могли позволить себе рисковать, когда хотели большего, чего просто выживания. Будучи вдвое крупнее и длиннее медведя, взрослые виверны умирают долго, а ядом плюются далеко. И маг добился этого в одиночку?.. Как?..

— Ты знаешь, что моя любовь к тебе сильнее, чем я когда-либо мог сказать словами, — продолжал тем временем Первый, снизу вверх глядя на девушку с легкой улыбкой. — Поэтому пусть за меня говорят мои действия, моя решимость... и мои способности. Я предлагаю тебе доказательство им. Пусть говорят о моём желании быть с тобой, трудиться для тебя и защищать тебя. И если голос этот достаточно громок, если ты слышишь, что я хочу сказать... что ты ему ответишь?.. — Маханон улыбнулся отчётливее. Он знал ответ. Сколько уже раз, каждое утро, каждый вечер, он получал его, слышал его от неё? Но теперь, именно теперь, пришло время сказать это не только ему, не только родителям — но всем, кого маг явно нарочно собрал в свидетели своему шагу.

— Ой, — прошептала Эллана, когда Маханон опустился перед ней на колено, протягивая гребень виверна, скорее всего самца, настолько огромным он показался. Её сердце бешено заколотилось, от осознания чем именно маг занимался и как рисковал. Ради неё ли? Или для себя? А если бы его ранило? Если бы ящер откусил ему голову? Если бы разодрал когтями? Выходит, что не напрасно она волновалась всё это время. Такой опрометчивый риск, только лишь для того, чтобы вот так при всех заявить о любви. Дурная дурацкая традиция. Нет ничего важнее чувств. И не показной крутизной их нужно подтверждать. Элль сжала губы, храня молчание, пытаясь переварить, все эти мысли, заставить себя хотя бы прикоснуться к предмету этой гордости и всеобщей зависти. Глупые! Все собравшиеся вокруг. Не тот ценен, кто завалил самого крупного зверя. А тот, кто любит тебя всей душой.

— Я слышу. Твой голос очень громок, — протянув руку, Эллана робко провела по гребню пальцами, но забирать его не стала. Не представляла как сможет удержать в руках такую махину и устоять на ногах, не потеряв равновесия. — И я отвечу, что люблю тебя и не мыслю свою жизнь без тебя. И принимаю эту шкуру в знак готовности быть связанной с тобой.

Расплывшись в довольной улыбке, маг, не сводивший с возлюбленной взгляда, поднялся на ноги, близко-близко к Эллане — так, что только гребень и разделял... или объединял их, став последним необходимым доказательством тому, что он и так утверждал раз за разом, шаг за шагом, день за днём. Каждым действием, каждым выбором, каждым часом, проведенным у постели девушки, которую уже боялись больше не увидеть в радости и здравии. Теперь она стояла перед ним, улыбаясь, любя, и не было во всём мире никого желаннее и красивее её — уверенность в этом легко читалась в глазах Маханона, смотрящих прямо и гордо. От всех ужасов поздней весны сегодня осталась только память — да и та постепенно меркла, омытая упрямством и искренностью его чувств, от трудностей ставших только сильнее. Сжав гребень пальцами одной руки — и незаметно помогая себе магией держать его, увесистый, ещё не перекроенный на материал для отличного плаща, — Маханон осторожно поднял руку и коснулся щеки Элланы, нежно поглаживая поверх тонкого узора валласлина. Идущим по пути Диртамена присуща скрытность и стремление не слишком-то много позволять узнать о себе другим — но сегодня пусть он простит своей последовательнице эту прямоту. Сегодня в триумфаторах Андруил: его долгая охота, его главная охота — и вовсе не за виверной, — увенчалась успехом.

— Значит, она твоя. Как и я — твой, — негромко проговорил Маханон, наклоняясь за поцелуем и накрывая губы Элланы своими. Бессовестно увлекаясь, забывая обо всех смотрящих, о шепотках, вздохах и смехе, агуканьи малыша на руках Найи и громком вопросе детским голосом о том, будет ли дальше свадьба — выпуская подношение упасть на траву, обнимая Эллану и притягивая к себе, — кажется, сделав шаг вперёд, она прямо так на этот гребень и наступила,   запнувшись и чуть не повиснув в руках суженого. Казалось, они не целовались до этого какую-то бесконечно долгую вечность. чтобы успеть вот так соскучиться друг по другу — хотя не далее как этим же утром...

Десяток ударов сердца спустя вняв голосу разума, Маханон остановился, не сразу отстраняясь, учащенней дыша и мягко ластясь носом к щеке Элланы, напоследок коротко целуя уголок её рта — и поднимая глаза, чтобы заметить подходящих ближе родителей и подруг Элланы. Рукопожатие Эвриса, одобрительное похлопывание Алериона по плечу, Аниз, обнявшая обоих своих "детей", в неловком замешательстве державшаяся чуть позади мужа мать Элланы... Пересекшись с ней взглядами, Маханон со спокойной учтивостью склонил голову.

Да, маг — не лучший охотник, и язык его удали был другой, не такой ясный, как добыча каждый день не оленя, так волка, не волка, так тетерева, не тетерева, так лисицы — но кто скажет, что он мог бы меньше, если бы это было его работой? Хоть и убить зверя стрелой проще, чем магией, которой легче обратить его в ледяную статую и развеять на клочки, чем аккуратно лишить жизни и сохранить нетронутыми мясо и шкуру. Чтобы добиться того же с виверной, пришлось порядком побегать — но ни догнать его с переломанными ударами камней лапами, ни доплюнуть ядом сквозь щиты, ни куснуть, не напоровшись на заготовленный ледяной шип, сквозь раззявленную пасть пробивший нёбо и мозг, тварь не сумела. Мага не могли достать демоны, куда более сильные, ловкие и опасные, — разовые случаи не в счёт, — куда уж с ними тягаться пусть и такому крупному, но обычному дикому животному. Отчасти Маханон даже жалел, что ещё нескоро ему удастся снова ощутить на кончиках пальцев такое количество призванной энергии, пустить в ход силу и зачерпнуть её, протянув руку до дна — думая, что рад от всего этого избавиться, Лавеллан не отдавал себе отчёта, что на самом деле скучал по возможности быть сильным вот так просто. Это время прошло, теперь ему предстояло проявить совсем другую силу...

Маханон, казалось, не услышал попытки Варлы побольнее кольнуть ненавистного "губителя" её сына, посеять сомнения в души тех, кто тоже не знал, как всего один только маг мог бы убить виверна, — а если и услышал, то никак не отреагировал. Пытаться убеждать её в обратном было не только бессмысленно, но и придавало весомость придирке — чего маг предпочёл не делать, оставив сомнения тем, кто хотел их иметь. Он любовался Элланой, чуть опустив голову и уютно прижимая девушку к себе — но с удивлением поднял взгляд, когда сомнения пресекла Ланайя. Вот уж от кого он не ждал...

— Спасибо, — негромко сказал он с кивком признательности. Она... правда изменила своё мнение? — Я не просто так попросил Алериона отправиться со мной в предгорья, — не оправдываясь, но чувствуя необходимость пояснить, заговорил Первый. — Мне нужно было убедиться, что там и правда может обитать виверна, что манки не будут пустой тратой времени, — маг взглянул на Эллану, крепче сжимая её ладонь и не уточняя, почему время для него было таким ограниченным ресурсом. Это и так было очевидно: ему было некогда днями пропадать в лесах, выжидая, выслеживая, когда в лагере ждала еще такая уязвимая без него, ослабленная травмами и любимая вне всякой меры девушка, только начинающая возвращать себе место в этом мире.  — Я мог судить только по книгам и картам... но не ошибся.

Видя эту мелькнувшую во взгляде мага гордость достижением в таком мало ему знакомом деле, Алерион тихо рассмеялся.

— Я ему сразу честно сказал, что глупость это и сумасшествие. Но кто б меня слушал, — охотник усмехнулся и покачал головой, упирая ладони в бока, прежде чем наклониться и поднять из травы гребень, рассматривая его. Маханон чуточку виновато улыбнулся в ответ. — Ты уж прости, трудно было поверить, что ты знаешь, что делаешь.

— Я понимаю, — отозвался маг. — Но правда... добывать для этого волка или медведя было бы... нечестно.

— Почему? — не удержалась от удивлённого вопроса Ланайя, осторожно трогавшая гребень в руках мужа, словно убеждаясь, что он настоящий.

Маханон опустил взгляд и чуть помедлил, прежде чем ответить, подбирая слова.

— Слишком легко, — наконец выговорил он и поспешно добавил. — Нечестно, потому что я могу больше, чем это. Намного больше. И должен был найти себе равного способностям противника. Я не мог по-другому. Это был бы обман, а не доказательство.

— Ох, Хано, — вздохнула в прижатые к груди руки Аниз,  одновременно и встревоженная тем, насколько у её сына опять всё не так, как у нормальных эльфов — медведь ему не соперник, видите ли! — и гордая им, ушедшим так далеко и достигшим больше, чем в клане могли даже вообразить, больше, чем помещалось в границы их мира. Первый только улыбнулся уголком рта, поймав взгляд матери. Алерион взглянул на Ланайю, чуть кивнув чему-то невысказанному между ними в этих взглядах.

Когда все наконец сказали всё, что хотели, поделились радостью и разошлись — Ланайя и Аниз, о чём-то беседуя между собой, забрали гребень к мастерицам, чтобы наконец разобрать его на материалы... прежде позволив Эврису отрезать ножом яркую жёлтую полоску для ребенка, которому до капризов и рёва приглянулся цвет, — теперь счастливый мальчишка сидел на коленях Найи и мусолил добычу беззубым ртом, — Маханон наконец смог выдохнуть, просто сидя подле Элланы на бревне и доедая вяленые на огне и заправленные творожным сыром овощи из миски. Уже остывшие, но брезговать едой любого характера маг отвык очень давно. Взглянув на Элль, он улыбнулся, с заметным удовольствием перебирая про себя это осознание — что теперь всё правильно, теперь всё так, как должно быть, теперь всё по-настоящему. И она всё так же рядом, но уже — совсем чуть-чуть, но при этом так значимо иначе. Переведя дух с толикой облегчения, Маханон поймал руку девушки, прикрывая глаза и целуя её пальцы. Снова без слов говоря — люблю.

— Прости, что заставил поволноваться, — вполголоса произнёс он, мягко сжимая её ладонь в своей. — Но я правда не рисковал. Не так, как всем думается, — Маханон вздохнул, явно тяготясь тем, как тревожилась за него Эллана там, где, как он сам считал, нет повода беспокоиться и не находить себе места. Как же хотелось внушить ей ту же уверенность, что он сам испытывал к своим силам, к способностям, к возможностям, открытым ему двумя годами в мире шемов. Ко всему, чего он добровольно и сознательно лишает себя, помещая обратно в тесный ларец жизни маленького долийского клана. Но как, как доказать и чем убедить, чем успокоить и унять ту тревогу в ее глазах и словах, за которую его до сих пор ела совесть, Маханон не имел ни малейшего понятия...

совместно

В голубом она была прекрасна.

Впрочем, как была бы и в белом, и в жёлтом, и в потёртых охотничьих брюках, и вообще без одежды — да что вообще значила одежда? Только то, что, обернувшись к идущей ему навстречу нарядной Элль, Маханон на минутку потерял дар речи, глядя на неё широко раскрытыми глазами и не зная, что сказать. Впервые за очень долгое время растерявшись, как подросток. Веря — и не веря, что это наконец-то происходит, то, чего они так ждали, о чём так мечтали, прямо сегодня, прямо сейчас. Его и самого приодели — Аниз расстаралась, вышивая узорчатую жилетку поверх светло-желтой рубашки из редкой льняной ткани в оттенок солнца, и вместе с дочкой подруги-ремесленницы переплетая сыну волосы — распущенные вместо обычного наскоро сркученного пучка, перевитые несколькими тонкими косичками, паутинкой сплетающимися между собой. Сразу видно, у кого сегодня праздник — молодую пару трудно было не отличить от остальных.

Всё это казалось каким-то полусном, словно в дымчатом мареве, сквозь которое часто-часто билось сердце. Слова клятвы, ветреный шорох цветастых лент на ветвях дерева и алтаре Митал, украшенном венками из летних цветов, запахи воскуренных трав, яркий предполуденный свет августовского солнца, горящая сильнее него улыбка Элланы, глубокий и внимательный взгляд голубых глаз, когда она она произносит те же самые важные слова в ответ; слова — всем, взгляд — лишь ему одному, соединяющий крепче всего остального, всей внешней шелухи, за которой они и без клятв давно чувствуют, знают, любят друг друга. Отныне — и навсегда, до самого конца пути — и за его пределы.

Клятва скреплена благословением Хранительницы, и с её позволения — их поцелуем, осторожным и чувственным, сплетая пальцы с надетыми на них кольцами из кости той самой виверны. Был ли этот поцелуй похож на тот, которым она когда-то — целую вечность прошедшего года назад, — скрепляла свою клятву с Шайенном? Маханон не знал и знать не хотел, хоть и свербила в уголке сознания упрямая мысль, нежелание быть хоть в чём-то подобным тому прошлому. Нежелание, упрямо боящееся, что это вообще возможно.

Клятва скреплена, и они наконец оборачиваются к тем, кто радуется за них сегодня, чьи радостные голоса поздравляют и благословляют их. Подарки и знаки внимания, требующие ответов, ответов и еще раз ответов, шумное ликование, перетекающее к кострам, где уже готов и накрыт праздничный обед — сегодня почти все в сборе, и все будут гулять до самой поздней ночи, танцевать, разговаривать, веселиться — уже без участия виновников торжества. Как знать, может, после этой свадьбы еще одна или две созреет на осень...

Был поздний вечер, когда им наконец удалось уйти от народа и почти незаметно — не считая тех веселых взглядов сверстников, что провожали их с понимающими ухмылками, — ускользнуть в свой аравель, закрыв дверь изнутри на щеколду. Сумерки только-только начинали давать о себе знать, из окна дурманяще пахло уже не дымом костров, но близким летним лесом, в котором перекликались птицы. После несмолкающих голосов, обращений и рассказанных историй это была почти идеальная тишина — и возможность наконец взглянуть друг на друга и остановиться, увидеть то, на что смотришь. Понять. Теперь — всё действительно правда. Теперь она по праву его — навсегда.

Улыбнувшись без слов — какие нужны им слова? — Маханон задержал взгляд на Эллане и вдруг, не предупреждая, со смехом подхватив её на руки, крутанул вокруг своей оси на том совсем небольшой пространстве, что оставалось в аравеле, донося до кровати и буквально падая туда вместе с ней, заваливаясь на спину. Глубоко и довольно вздохнув, маг повернул голову и улыбнулся любимой, поворачиваясь набок, чтобы лучше видеть её — видя в её глазах все те же мысли и чувства, что осаждали сейчас его самого, и потому ограничиваясь понимающей улыбкой. Ну, почти...

— Я люблю тебя, — вот об этом Маханон мог говорить беспрестанно, не уставая повторяться — и с хорошо слышным в этих словах удовольствием.

Это был прекрасный день, наполненный такой радостью, которой Эллана, наверное и не испытывала никогда раньше. Наконец-то! Свершилось. Муж. Как странно и удивительно думать о нем в такой роли, пусть она и знала, что это произойдет, но всё же… уже не парень, не любовник, не только любимый мужчина, но муж — опора и спутник до конца жизни, и даже за гранью. Даже там теперь ничто не помешает им быть вместе. Связанные не только остротой чувств, но и клятвой, произнесенной во всеуслышанье, перед родителями, хагренами, всем кланом. Клятвой, которую совершенно по-особенному, как ей показалось, благословила Хранительница. 

Но день этот, столь же прекрасный, сколько и долгий был весьма утомительным. От танцев, в которых молодоженам удалось поучаствовать ныли не до конца окрепшие ноги, от бесконечных улыбок и разговоров, тостов, радостного смеха болели щеки и першило в горле, а сердце и вовсе разрывалось от счастья при одном только лишь взгляде на него — мой! Навсегда-навсегда. 

С радостным смехом упав на кровать, Эллана ласкала Маханона взглядом, нежно улыбаясь, всматриваясь в его лицо, в веснушки, словно нарочно спрятанные за валласлин, в бледно-голубые глаза, и слушала слова любви, которые совсем уже не были для неё в новинку, но так же как и он не мог держать их в себе, так и она не могла молчать в ответ. 

— И я тебя люблю, муж мой. Больше всего на свете и даже больше самой жизни. Люблю. И буду любить вечно, — словно клянясь, но уже лишь только для него, произнесла Эллана, нежно касаясь губ Маханона, буквально вдыхая сквозь них эту свою вечность. И не верится, до сих пор не верится что так теперь будет всегда. 

Сложнее всего было вновь вернуться к охоте. Научиться снова доверять лесу, своим чувствам и ощущениям в нем. По сравнению с этим, даже встать на ноги было не так сложно, как перестать бояться каждого шороха в кустах, каждого ствола дерева, за которым мог бы укрыться охотник. И может быть, Эллане и вовсе не стоило возвращаться к этому промыслу, если бы она не чувствовала в себе, накатывающую слабость и беззащитность от одной только мысли, что лес окружает их лагерь. Через лес, лежит путь к надежно укрытой водопадом такой значимой в её жизни пещере. Лес — кормилец и защитник. Жить только лишь в безопасности лагеря всё равно, что запереть себя в аравеле. И Эллана училась. Бороться с собственным страхом. Держать Маханона за руку и идти следом с закрытыми глазами. Слушать и слышать шорох листвы и понимать, что сам по себе лес не страшен. В нем больше нет никого, кто хотел бы и мог ей навредить. Уже настала осень когда Элль и правда смогла выйти на охоту и только лишь за тем, чтобы проверить силки и принести в лагерь зайцев. Но зато одна. И все понимали, что это нужно сделать. За малой добычей придет и большая.

Маханон, о чем-то тихо разговаривавший с одним из хагренов клана, поднял голову на звук шагов — и улыбнулся, разом отвлекаясь и вставая с бревна у костра навстречу вернувшейся Эллане. Шагнул к ней, касаясь и мягко сжимая пальцы поверх той её руки, в которой болтались две подвешенные за лапки тушки; целуя — одновременно приветственно и благодарно, в губы, в лоб, мягко привлекая к себе ладонью за затылок, с облегчением вдыхая с волос запах лесной сырости. Успокаивая то волнение, с которым провожал её взглядом от границ лагеря, дальше за ней не следуя — позволяя себе хотя бы в этой малости чувств быть слабым, а ей — сильнее этой слабости. Чтобы она доказала ему, что он волнуется зря, чтобы желание успокоить и позаботиться, такое до сих пор непривычное Маханону, вело её путеводным огоньком сквозь страхи, порождённые прошлым. Как бы трудно не было приоткрывать эти запертые на амбарный замок двери, против всех привычек не бороться самому, но позволить ей сделать это для него. Оголяющее, оставляющее до странности разбитым чувство — зависимости и одновременно веры в то, что она может это не хуже него. С трудом приживающейся веры — даже ей, самой любимой, самой желанной. Сколько ещё времени пройдёт, прежде чем он перестанет по привычке брать на себя всю ответственность до последней капли? Прежде чем поверит не только в свои способности.

Маханон, молча заглядывая в лицо Элланы, гладил её по щеке, не избегая посторонних взглядов, чувствуя спиной — и всё ещё радуясь тому, что теперь можно их не избегать, что теперь никто больше их не осудит. Что можно вот так быть вместе, не без труда друг от друга отвлекаясь, передавая добычу на разделку, садясь рядом к полупрозрачному от дневного света огню, отгоняющему первые дуновения прохлады в тени постепенно всё ниже и ниже проходящего над деревьями солнца разгорающейся осени, тут и там уже тронувшей красками лиственные кроны. Быть вместе — особенно ценно теперь, когда всё чаще доводится быть и порознь. Когда жизни становится всё больше — не просто выживания наперекор боли и страхам, но чего-то куда более яркого и приятного, старых и новых забот, маленьких радостей в привычной, успокаивающей день ото дня рутине. Когда они всё больше принадлежат не только друг другу — даже если друг другу первее всего.

Но в этой налаживающейся, возвращающейся на круги своя жизни всё ещё оставалась незавершенность. Неразрубленный узел, с которым покой — не больше чем старательное закрывание глаз и попытка убедить себя в том, что всё в порядке. Многоточие на том месте, где должна быть поставлена точка.  Даже если Шадайенн никогда не рискнёт приблизиться к клану — а он не рискнёт, потому что не настолько безмозгл, чтобы не понимать, как отреагирует клан на его выходку. Маханон не сомневался, что охотник представлял себе все последствия своего поступка — и хотел хлопнуть дверью погромче явно не затем, чтобы потом пойти против собственной воспалённой гордости и снова взглянуть в глаза тем, кого он считал презренно неправыми. Нет, он не вернётся, говорил разум. Но едкий шепоток волнения всё равно нет-нет да касался загривка холодными пальцами — а если, а вдруг? Охотник оставался врагом, и оставлять врага вне зоны видимости... Маханон всё чаще, все больше думал об этом, особенно провожая Эллану с учениками на тренировки в лес. Словно и правда Шайенн мог вернуться только затем, чтобы выстрелить из дальних кустов, чтобы на этот раз — наверняка...

Из-за этого Первый снова и снова откладывал подготовку к церемонии передачи посоха. Не чувствовал себя вправе, не чувствовал себя готовым — и тем более не хотел брать этот грех с собой в новую жизнь. Несмотря на всё случившееся, несмотря на боль, позор и гнев, несмотря на глубокую рознь, когда-то они были братьями, были одного духа, одного клана. Но эта месть была нужна не только Маханону. Не только он не мог простить охотнику Эллану. Но только у него была возможность дотянуться до того, кто нашёл укрытие в чужом мире. И Хранительница, молча склоняя голову, отпускала его совершить этот шаг.

Ответное письмо добиралось до клана долго. Но просьба Маханона, отправленная с осенней ярмарки в долинной деревне, попала в нужные руки. Отыскать в городских низах приметного эльфа с черным валласлином на всё лицо для этих самых нужных не составило труда. Его — и женщину, с которой он жил. Маг сидел на краю кровати, перебирая в пальцах помятый желтый листок бумаги, исписанный чуть подтёкшими чернилами небрежно-размашистого почерка. Ничего хорошего об искомом эльфе там не говорилось — его потому и нашли легко, что Шадайенн не гнушался определенных компаний. Выживать в городе, когда тебя воспитывал лес — тяжелое дело. Разве гордость могла повести охотника достойными путями? Они-то как раз требуют смирения...

— Элль, — улыбнулся Маханон, подняв голову, когда она зашла в аравель, но улыбка эта не тронула глаз, слишком глубоко озадаченных размышлениями. Ансбург, значит. Далеко. Недели две только на дорогу — в лучшем случае. Маг запнулся, задержав взгляд на девушке и не зная, как поднять тему — вернее, зная, что ничего хорошего эта тема с собой не принесёт. К такому прошлому лучше лишний раз не прикасаться. Но он помнил её просьбу о мести в горячечных метаниях от боли и слёз. И клятву отплатить сполна, вернуть ту же боль намеревался выполнить.

совместно
Удобно обнимая Эллану одной рукой, Маханон с мягкой полуулыбкой на губах смотрел куда-то в пространство под потолок аравеля, больше чувствуя сейчас, чем видя — и тепло тела гибко прижавшейся к нему любимой женщины, и расслабление своего удовольствия, и нежность её кожи под своей поглаживающей ладонью, и упругую бусинку соска под неторопливо перебирающими по нему пальцами, даже не столько дразнящими — хотя и это тоже, — сколько наслаждающимся самой возможностью. Не останавливаться. Урвать у реальности кусок времени только для них двоих. Всего несколько месяцев как женатую пару никто в этом эгоизме и не подумает осудить. Даже если они, пожалуй, злоупотребляли ей как мало кто. Но и мало кого настолько связывали именно чувства друг к другу, а не порядок и долженствование. Маханон усмехался, целуя рыжую макушку Элль в ответ  на шалости с его шеей и ключицами, и глядя на её и свои вытянутые ноги. Сейчас порой казалась, что тех лет порознь как будто и не было; что они и правда так и выросли вместе, постепенно врастая друг в друга, пока не стали единым целым, пока даже души не сплелись в что-то такое тесное и родное, тулящееся один к другому, ближе, ближе, ещё плотнее и ближе. И от этого было так хорошо...

— М? — вопрос Элланы прервал размеренное течение его мыслей, но Маханон, только прижав и чуть сжав пальцы на её груди, сначала с толком ответил на поцелуй, а затем уже — неохотно отвлёкся и протянул руку за оставшимся валяться на краю от их забав письмом.

— Это... — он вздохнул, но сказать надо было. — Это о мести, которую я пообещал тебе. О нашем с тобой покое и будущем. — "Перечеркнуть прошлое и забыть его. Навсегда." — Я связался с кое с кем, кого знал раньше... они  выследили Шадайенна. И теперь я могу отыскать его. И... вернуть любезность, — брови Маханона сошлись под его тяжёлым и возмущенным вздохом. Пальцы мага слишком сильно сжались на краю листа, сминая его. Он постарался проглотить негодование воспоминаний — теперь уже только воспоминаний, они пережили это, всё прошло, — и спокойнее перевести дыхание.

— Но чтобы найти, мне нужно уехать. Это недели три, а то и месяц. Но я вернусь с трофеем. Обещаю тебе.

Эллана редко жалела о том, насколько бывает любопытна, но сейчас был как раз такой момент. Зачем она только спросила!? Испортила дивное утро! Как хорошо было бы забрать вопрос назад и не слышать на него ответ, от которого словно душу льдом сковало. Страх. Ужас. Боль. Вся та грязь, которую Элль ощущала мигом окатила её, напомнив о произошедшем. Она закрыла глаза, как-то совсем неласково вцепившись в Маханона, вжимаясь в него, пытаясь унять участившееся дыхание. 

Все это время Эллана жила не жаждой мести. Наоборот, отворачиваясь, заталкивая поглубже, пряча подальше, все те воспоминания и ощущения, которые причиняли боль. Она пряталась от них за спиной Маханона, каждый день лелея, взращивая в себе любовь, отдаваясь ей с той страстью, с которой алкоголики прикладываются к бутылке и сейчас с точностью не могла бы разделить, что именно пугало больше — нахлынувшие воспоминания или перспектива остаться без него на такой длительный срок. Словно почву из-под ног выбили. 

Но Шадайенн должен заплатить. Его поступок не может сойти с рук только потому, что она восстановилась и не хочет расставаться с любимым. Даже если бы речь шла о какой-то другой девушке, всё равно. Зло есть зло. К тому же, только так они будут уверенны, что он уже не вернется. Что не спрячется в тени деревьев. Не подкараулит. Не попытается уничтожить вновь. Варла говорила, что видела сына в лесу, встречалась с ним, но никто ей не верит, считая, что потеря сына дурно сказалась на голове пожилой охотницы. Но что если они и правда поддерживают связь? Вдруг она нашла способ писать ему? Вдруг он узнает, о свадьбе или будущем ребёнке. Вдруг захочет всё отобрать? Но как… расчетливо, хладнокровно убить сородича, того с кем вместе рос, делил хлеб, кров. Как же это всё страшно. И как она может просить об этом? Быть виновной в том, что ему пришлось. Как Хано сможет дальше с этим жить? Как справиться? Не ударит ли это по нему? 

— Трофей, как о животном, — скорее вырвалось из сумбурного потока размышлений, чем действительно было произнесено осознано.

— Животное он и есть, — тихо и сухо проговорил Маханон, отлично ощущающий, как напряглась Эллана под его рукой, как прижалась к нему сильнее, словно прячась. И крепче, крепче обнимая — откладывая в сторону бумажный лист; всё равно размашистый скачущий почерк на нём не особенно читабелен для еще только учащейся этому девушки, — и укрывая Эллану в плотном коконе рук. Маг знал, что одно это имя ей слышать тяжело. Одно имя, в котором сплелись все страхи перед лесными кущами, вся испытанная и пережитая боль разбитого, изнасилованного тела — истерзанного злобой того, кто клялся беречь и защищать, но все клятвы свои забыл и предал. Какой он долиец после этого? Какой он после этого мужчина? Ядовитая, паникующая тварь — ничем не лучше той виверны. Виверна и то меньше вреда причинила, охотясь в своих горах и не покушаясь на людей. А Шадайенн... он обрёк себя на ненависть этим поступком, и не имеет никакого права спокойно жить, словно расстояние и чужой мир могут защитить его. Глупец. Уже считай что мёртвый — с того самого момента, как решился сделать это всё с одной из своего же клана, с той, что была ему парой, той, которую он так безмерно "любил". Ложью была та любовь. Грубой и бессовестной ложью.

Поймав взгляд Элланы, маг согнал с лица сосредоточенность, постаравшись ей улыбнуться. Гладя, прикасаясь к спине, к плечам, по щекам ласково чертя пальцами, целуя кончик носа, скулы, брови, губы — осторожно и тепло. Не важно, всё это не важно сейчас. Шадайенн там, далеко, и он до него доберётся — непременно, но волноваться и бояться нечего. Всё прошло, теперь вокруг всё другое, они вместе — честно и открыто, и могут быть друг с другом столько, сколько захотят. Сегодня. А завтра скажет само за себя. Незачем давать ему место здесь и сейчас. А если уж давать, то делая наперекор, смеясь над безнадежно проигравшим, ничего не сумевшим добиться уродом. Что он может против его, Маханона, магии? Никогда ничего не мог — и нежелание смириться с этой игрой в поддавки его и погубило. Больше никаких уступок. Хочет по-серьезному? Он сделает ему по-серьезному. Даст волю всему тому, что столько лет сдерживал, чтобы не навредить. Может, и не убивая — но возвращая владельцу брошенный нож с той же силой.

Но то позднее. А пока всё, что ему хотелось — чтобы Эллана перестала бояться. Чтобы перестала сжиматься в комок, чтобы забыла, зачем это нужно, чтобы снова вздохнула полной грудью, свободная от прошлого. И, начав целовать, Маханон уже не останавливался.

Он тихо рассмеялся, соскальзывая носом на её плечо, будто прятался в смущении — на деле лишь закусывая губы от колких мурашек этого касания и долгим поцелуем прижимаясь к нежной ямочке ключицы.

— Я постараюсь, — полушутя, полувсерьез ответил Маханон, тая улыбку в уголках рта. — Мы постараемся, — уточнил он и, немного приподнявшись, чмокнул Эллану в губы, заговорщицки улыбнувшись при этом и негромко проговорив в поцелуй. — Поможешь мне?..

***

Чем быстрее уйдешь, тем быстрее вернёшься, так они говорят. Маханон постарался не откладывать — хоть и оставить постель ранним утром завтрашнего дня, зная, как нескоро вернёшься в неё, было тяжело. И облачаться в дорожную броню, застегиваясь на все заклепки и плотно затягивая каждый ремешок, и вешать на пояс книгу и кинжал, и затягивать волосы тугим узлом вместо свободного низкого хвоста, чтобы не мешали в дороге. И уходить, запрещая себе оглядываться, зная, что она так и стоит там, смотрит, старается быть сильной, и что мало, мало, так мало всех этих поцелуев на прощание, и без того затянувшееся, мало, даже близко недостаточно, чтобы восполнить уже съедающую сердце тоску... Шепнуть себе: я вернусь, — и льдистым росчерком магии прыгнуть вперёд, исчезая с глаз и скрываясь среди дальних деревьев. Зажмуриваясь, решительно пробиваться сквозь заросли по узкой звериной тропке, чувствуя только, как сердце рвётся из груди, раздираемое двумя желаниями сразу, тянущими в противоположные стороны. Поставить точку, освободить её от памяти, ответить болью, — и плюнуть на всё, вернуться, обнять и никогда, никогда больше не отпускать её руки.
Он вернётся — чтобы больше никогда не уйти.

После ставших привычными за прошедшие полгода лесных пейзажей, полных простоты и покоя, знакомый мир шемленов снова стал казаться ему каким-то нечистым, пыльным и грубым сумасшествием, которому долиец был чужд, параллелен и неприятен. Снова он прятал лицо под капюшоном, избегая лишних взглядов, не заговаривая ни с кем и лишь пересаживаясь за другой стол, если кому-то становилось вдруг нужно поговорить с ним. Избегая, уходя, вставая до рассвета, чтобы снова взнуздать лошадь и гнать её в дорогу, кутаясь в плащ от холодающего зимнего ветра молчащих равнин. Молчание окружало его коконом, словно забор, из-за которого он снова был только наблюдателем за всем происходящим. Все это уже не было его проблемой. Не касалось его. И Маханон не хотел, чтобы коснулось снова. С него хватит —это не его мир, не его жизнь, не его обязанности. У него другие мечты. И, недолго понаблюдав с холма на мерцающую внизу на равнине зелёную пакость разрыва, решительно повернул коня на объездной путь. Да и что он мог сделать один, без поддержки бойцов и лириума?.. Весь тот небольшой запас, что Маханон привёз с собой, остался в клане. Лавеллан справедливо рассчитывал, что в этой поездке ему не понадобится ничего выше и так полагавшихся ему природой сил.

На подъездах к Ансбургу погода встретила его мелким сухим снежком, твёрдой сыпью позёмки мечущимся в завихрениях и сбивающимся в легкую белую рябь на углах и у стен. Заплатив за недельный постой лошади в таверне ещё до городских ворот, долиец молча прошёл в город среди остального народа, встретившись взглядом лишь со стражником, которому пришлось передать положенную мзду за топтание сапогами бесценных мостовых и дышание затхлыми ароматами местных улиц. В кварталах ближе к знатным было бы получше, но путь Лавеллана лежал не туда — а как раз в сторону не славящегося чистотой эльфинажа. Найти себе место "среди своих", которые часто косятся на разрисованное долийское лицо с не меньшей опаской, чем их круглоухие хозяева. Не все, впрочем — за чьей-то осторожностью скрывалась заинтересованность, а кто-то видел достаточно долийцев на своём веку, чтобы не удивляться этому. Старейшина эльфинажа оказался эльфом вполне разговорчивым — но разговор получился не из лёгких. Зная, за чем пришёл и что собирается сделать, Маханон не считал себя вправе без предупреждения вываливать последствия этого на головы живущих рядом эльфов. Старейшина долго слушал молча, с помрачневшим лицом созерцая огонь в камине, но возражений от него долиец не услышал.

Эльф-изгнанник со своей "женой" получили здесь пустующее пристанище на окраине, ближе к руслу отхожего канала. Обойдя и изучив окрестные улочки, Маханон какое-то время стоял на мощёном булыжниками ещё в исторические времени краю акведука, созерцая бегущую по дну воду с грязными завихрениями.  Хмуро хмыкнув, развернулся на месте — и направился к дому, пробивавшийся из-за двери которого свет говорил, что кого-то он там найдёт обязательно. В горле стоял раздраженный глухой комок, но возвращенные из уголков памяти образы пережитого страха, холодившего кончики пальцев, не оставляли места сомнениям. Медленно, медленно, словно сыплющийся из разжимаемого кулака песок — всё быстрее и быстрее, — задавленный, примятый, остуженный гнев расползался нитками пламени, зудящего желания вытянуть руки и пронзить плоть калечащими сполохами молний. Напряженно сводя крылья носа, Маханон несколько секунд сверлил взглядом запертую дверь перед собой. Стучаться он и не подумал.

Удар молнии был сухой, короткий, громкий. Гул энергии, вспышка, на момент озарившая темноту. Чернеющая дыра на месте дверной ручки и засова над ней. Эхо разлетается по ближайшим закоулкам, но никто не выглянет на шум и не сунет носа — старейшина и его жена уже предупредили всех, кого должны были. Избегая касаться тлеющего дерева в потёках оплавленного железа, Маханон толкнул остаток двери и зашёл внутрь, нарочно делая видимым мерцающий плавно вьющимися вокруг него охранными эманациями Тени барьер.

Салира с тяжелой палкой в руках испуганно ахнула, увидев и узнав. Маханон лишь коротко взглянул на неё, замершую в проходе меж двух небольших комнат — и стрельнул глазами в угол, где горел свет небольшой лампы и откуда доносился негромкий храп эльфа, не разбуженного шумом. Она догадалась ещё раньше — и, стоило ему сделать шаг, бросила палку и метнулась наперерез, заведя руку за спину. Кинжалы? Разумно. Не в случае мага, конечно, но там, где они живут...

— Не трогай его, — голос женщины заметно дрогнул. Она видела магию — и боялась её, — Это всё я. Я его подучила. Я придумала. Шайн сделал то, что я просила.

Она выпрямила спину, вызывающе стоя против мага, замершего напротив неё с совершенно бесстрастным лицом. Пугающе бесстрастным. Ничего хорошего с таким лицом не задумывают и не делают. Часто дышала, глотая страх — словно перед шаровой молнией, влетевшей в комнату. В каком-то смысле так оно и было. Только теперь Маханон понял, что ему показалось странным в первый момент — и почему она так смело стала против него. Она тоже была не одна.

Сколько уже, четвертый месяц? Пятый? Вряд ли больше. Но как знать...

— Отойди, — хрипло отсоветовал ей Маханон сквозь сухость в горле. — Ты напрасно врёшь мне.

— Не трогай его, — у Салиры дрожали губы. — Пожалуйста. Не надо. Если хочешь мести, отомсти мне.

Да, давай. Опустись до того, чтобы бить беременную женщину. Воткни ей кинжал в живот, чтобы расплатиться. Лавеллан поджал губы, неприязненно сожалея о выбранном ею методе действий. Он будет осторожен.

— Мне жаль, — тихо сказал он, и прежде, чем Салира смогла ещё хоть что-то ответить, Завеса над ней вспыхнула, толкнув женщину в спину и лизнув её тело зеленовато-желтым сполохом вырвавшейся с той стороны энергии. Эльфийка вскрикнула, падая на колени и напрягаясь, не в силах подняться из-за накатившей слабости. Звон льда сковал её ноги до самых колен — эта помеха так быстро не уйдёт. Женщина дышала тяжело, сдавленно всхлипывая, но не звала на помощь. И правда. Кого ей было звать?.. Не говоря уже о том, что на это не сразу нашлись бы силы.

— Твоей ошибкой было связать с ним жизнь. Больше мне не за что тебя винить, — сделав два шага вперёд и мимо неё, добавил Лавеллан, ненадолго остановившись.

— Нет... пожалуйста, не надо... я никак... — прижимая ладонь к животу, она почти плакала — а может, просто магия сбивала голос, мешая внятно говорить. Как она вообще решилась оставить ребенка? Городские ведь совсем не славятся принципиальностью в этих вопросах. И избавляться от него теперь... наверное, это что-то, на что не решится даже хитрая ящерка, подобная этой.

Маханон ничего не ответил, проходя за отгораживавшую ту часть комнаты перегородку — и невольно скрипнул зубами, видя привольно развалившегося на низкой лежанке Шадайенна. Коротко, по-городскому остриженного, и, судя по запаху, сильно пьяного. Возле лежака стоял тазик, только подтверждавший это предположение. Маханон помнил свой собственный опыт знакомства с шемленским алкоголем — и вряд ли охотник в своей ситуации отличался умеренностью в питье, когда-то уберегшей мага от подобных позорных изображений. Судя всё по тому же тазику, не первых — Салира была готова к последствиям. Маг сжал пальцы, молча глядя на похрапывающего охотника. Сзади, за ширмой, в нарушаемой этим храмом тишине всхлипывала Салира. А Маханон медлил. Тварь, на чьих руках была кровь его любимой, что причинила ей боль, от которой Эллана чуть ли не сдирала с себя кожу, ненавидя и задыхаясь в слезах, беззащитно лежала перед ним — и будить его, пытаться достучаться до одурманенного сознания, казалось напрасной затеей. Он ехал сюда, думая о том, как медленно это будет, как Шайенн будет понимать каждый момент, распятый у стены, что с ним происходит и за что он платит, как он будет истекать кровью, и вот ему-то уже никто не поможет, не прибежит, не вытащит из когтей смерти за бесконечную ночь стараний в шесть рук. Он представлял себе, в какой страх и ужас сможет окунуть его, прежде чем покончить с его существованием, — и вместо всего, что представлял, получил вот это. Упитое до состояния нестояния тело, которое, если его резко поднять, почти наверняка будет блевать дальше, чем видит. От омерзения Лавеллана передёрнуло. Шадайенн во сне всхрапнул громче и невнятно пошевелился, что-то пробормотав. Нет, злоба мага не стала меньше — но перспектива покончить с беззащитным, беспамятным, была препаршивой.

Хотя, быть может, именно так и лучше. Гнев и кровь порождают лишь больше гнева и крови. И как бы ему не хотелось дать выход своему желанию мести, желанию истязать и сладости причинять боль за боль, пропускать через ту же мясорубку страданий... Стало бы ему лучше, сделай он это на самом деле? Стало бы лучше Эллане? Принеси он ей... что-нибудь. В доказательство. В напоминание.

Нет.

Маханон протянул вперёд руку, раскрыл ладонь, словно хотел что-то поймать или схватить — и коротким рывком, стискивая пальцы, облёк желание в реальность. Серебристый звон льда, острым колом насквозь пробившего сердце, прервал храп — и спустя десяток секунд тишины её нарушили рваные, в голос рыдания притихшей было Салиры, разрастающиеся в плач с подвываниями. Маг закрыл глаза, медленно выдохнув. Вот так... и всё. И больше ничего. Мановение ладони развеяло лёд мелкой мерцающей сыпью искр. Снизу, медленно набегая из подмороженной плоти, на доски пола капала стекающая кровь. Скоро и она прекратится. Но дожидаться этого долиец не стал.

Он прошёл мимо, не глядя на Салиру, остановившись в нескольких шагах впереди. Лёд уже не сковывал её ноги, но женщина по-прежнему лежала на полу, уткнув голову в руки и стонуще плача. Её не хватило надолго — может, просто не было сил заливаться слезами.

— Если тебе когда-нибудь понадобится помощь и защита, приходи в селение Ашор или на Переустье, — повысив голос, чтобы Салира его слышала, произнёс Лавеллан. — Там тебя найдёт кто-нибудь из нашего клана. Лавеллан не бросают своих. А ты носишь под сердцем одного нашей крови. Он не в ответе за своего отца. А ты — за мужчину, способного насиловать и калечить.

— Убирайся, — срывающимся голосом выдавила Салира сквозь слёзы. — Убирайся и будь проклят, и ты, и все вы, лесные т... т-твари! — она явно выплакала ещё не всё, и это мешало говорить. Но ни в этом, ни в том, что ждало её дальше, Маханон уже не мог — и самое главное, не хотел помочь. Будь что будет. Она сама выбрала такой путь.

Всё закончилось быстрее, чем он рассчитывал. Маханон думал провести в городе не один день, высматривая, выжидая возможности для удара — и, уходя через считанные часы, чувствовал себя странно. Обескураженно. Город шумел вокруг чужими голосами, шагами, рокотом повозок — но тишина на душе была гуще, окутывая плотным коконом. За чертой эльфинажа долиец остановился, подняв лицо к зимнему хмурому небу, и какое-то время просто стоял, созерцая кудлатую белую хмарь. Шадайенн мёртв. Эллане больше ничего не грозит. Но на что способна Салира? Накидывая капюшон и глубже натягивая его на голову, чтобы скрыть лицо от чужих взглядов, Маханон знал, что об этом ему ещё долго не будет покоя. Но убить женщину с нерожденным ребенком... Он сам заплатит за шанс, который подарил ей. Первый молился только о том, чтобы боги ему дали такую возможность. Чтобы спросили только с него, если она решит натравить людей на след ненавистных эльфов.

Дорога назад казалась ему почти бесконечной. Дни в седле тянулись однообразно и серо, и Маханон в круговороте светающих и темнеющих часов едва замечал, что творится вокруг. Всеми своими мыслями он был там, дома, с ней. Тревожась, ни единой лишней минуты не желая быть порознь. Только бы вернуться. Только бы сказать ей скорее, что всё хорошо. Только бы эти без малого три недели её волнений и одиночества поскорее закончились.

Даже холодный ливень, на первый же день пешей дороги заставший его в лесу, не заставил мага остановиться, хоть и порядком замедлил его продвижение по размытым и подтопленным тропам, по утру покрывающимися корочкой инея. Он забывался сном на считанные часы, под охраной сторожевых маяков устраиваясь в изгибах корней, кутаясь с ног до головы в плащ, — чтобы, едва открыв глаза из тёмного забытья, снова вставать и идти дальше, на ходу съедая кусок вяленого мяса и хлеба, подпревшего в несколько раз промокшем и высушенном мешке. Ему хотелось идти, сколько бы ни было усталости. Ждать было нетерпимо. Может быть, в ее руках, в её глазах и словах он найдёт успокоение для той горечи совершенного, что следовала за ним по пятам. Горечи, которой не должно было быть, горечи и разочарованию, что пришли на место ненависти. Жизнь за кровь. Жизнь за мучения. Жизнь за грехи и предательство. Справедливая цена. Единственно возможная цена. Цена, уплаты которой требовал не только он — но и Алерион, порвавший бы Шадайенна голыми руками из мести за свою дочь. Что подумал бы он, увидев бывшего зятя таким? Таким... что смерть была спасением и избавлением, а не карой. Милостью, не местью. Шадайенн сам обрёк себя платить по худшей цене. От этого, что ли, убийство того, с кем бок о бок жил, братался, учился и праздновал, кто был не лучшей, но неотъемлемой частью их жизни — их с Элланой жизни, их дружбы, даже их любви, — принесло только опустошение и никакого удовольствия? Грубое, злобное животное, которого он ненавидел и в глубине души боялся того, что ещё он может сделать — или потерянный, заплутавший брат, запутавшийся в собственном видении мира? О прощении не могло быть и речи. О понимании тоже. Но смерть эта несла с собой не только защиту и успокоение, но и странное чувство неправильности. Незавершённости. Невосполненности. Может быть, молитвы и ритуалы ещё подскажут Первому, какой же всё-таки вопрос так не даёт ему покоя...

Уже близко. Маханон, уже несколько часов примечавший знакомые прогалины и деревья-вышки, с затаенным духом оглядывался по сторонам, зная, что вот-вот кто-то из дозорных заметит, если уже не заметил и не услышал его. Серебристым росчерком инея перемахнув через груду валежника вместо того, чтобы обходить её — в нетерпении бьющегося под горлом сердца позабыв об усталости, тянущей за ноги, давящей на плечи, — Маханон помедлил, жадно осматриваясь. Он давно уже скинул капюшон и шёл, опираясь на вырубленный в пути посох, чтобы даже в предзакатных сумерках стоящие на страже эльфы узнали своего издалека...

А счастье оказалось ближе, чем он загадывал. Не веря сразу глазам своим, маг распахнул руки навстречу налетевшему рыжему шторму, тут же сжимая Эллану в объятиях так крепко, как только мог. Ох, слава Творцам! Жмурясь от комом подкатившего к горлу облегчения и радости, он снова и снова перехватывал её поцелуи, подхватил под бедра и крутанул вокруг своей оси на руках, в восхищении не в силах насмотреться и натрогаться, гладя по щекам и снова, снова обнимая, сцеловывая с губ всхлипы восторга и смеха, и от уха до уха улыбаясь при виде её лица. С трудом замечая подошедших и с понимающими ухмылками переглядывающихся дозорных, провожающих до лагеря, что радостью приветственных взмахов и улыбок откликнулся на возвращение Первого. Совсем не так шумно, как прежде — для всех это было путешествие к далёкому храму, часть подготовки к церемонии передачи прав Хранителя. Дешанна настаивала, чтобы на зимнее солнцестояние церемонию провели. Ещё две недели. Маханон пообещал, что вернётся вовремя и будет готов.

Но сейчас его мысли совсем не об этом. Эллана занимает их все, и он снова прижимает к губам её пальцы, ответив лишь кивком на её немой вопрос. Всё сделано. Он вернулся навсегда. Более ничего во внешнем мире его не держит. Весь рассказ — потом, сейчас — вылезти из три дня не меняной в пути одежды, забраться в согретую заклинанием воду в глубокой бадье, по холодному времени снова освобождённой от должности сундука и наново просмоленной, чтобы ни единого лишнего потёка воды не набежало на утеплённый шкурами пол аравеля. В кои-то веки — выдохнуть, никуда не спеша, и лишь оглянуться через плечо на дверь, высматривая возвращение Элланы с едой на поздний ужин...

совместно
Повернув голову вслед за движением Элланы, Маханон с довольной усмешкой наблюдал, закинув локти на край бадьи, как она стягивает рубашку, обнажаясь перед ним — легко и непринужденно, привычно в этом спокойном уюте только их мира. От стенки до стенки, надёжно хранящих тепло, за закрытыми ставнями, в тёплом свете зажженного магией огня в угловых светильниках. И ничего кроме этого не было важно, не существовало сейчас. И проблем, и грехов, оставшихся там, во внешнем мире, тоже. Маханон закусил краешек губы, подставляя голову рукам Элланы, пряча бессовестную ухмылку, наслаждаясь увиденным перед своим мысленным взором, и в меру сил стараясь не торопить события. Без особого, впрочем, успеха — он мог не смотреть, но не мог не чувствовать спиной прикосновений и объятий. И она прекрасно это знала.

— Не снюсь, — подтвердил маг, поворачивая голову на укус и тихо усмехаясь в её щёку, с удовольствием смеженных ресниц вдыхая запах кожи. Целуя — и спускаясь этими поцелуями ниже, по шее, к ключицам...

— Хочешь убедиться в этом поточнее? — он приник губами к ложбинке груди Элланы и поднял голову, чуть щурясь и усмехаясь на уголок рта, мокрыми пальцами вытянутой из воды руки прикасаясь к ее соскам, эдак будто невзначай с ними поигрывая — уверенный в том, что будет дальше, одновременно оттягивая и предвкушая наступление этого момента.

— О… да… — словно само собой вырвалось на выдохе, стоило губам Маханона проделать путь к ложбинке меж её грудей, а мокрым пальцам коснуться груди. Упавшая с них капля воды скатилась вниз, прочерчивая влажную линию на животе. Всё это так неправильно: он же голодный, уставший с дороги. И, снимая рубашку, Эллана всего лишь не хотела её замочить, а не соблазнить — по крайней мере, так она оправдывала сама себе свой поступок. Но каждое прикосновение, каждый поцелуй и даже улыбка эта — прищур и усмешка одним лишь уголком рта — заставляют забыть о том, как правильно Элль всё хотела устроить и в каком порядке, а наоборот, жадно приникать к губам, убеждая и убеждаясь, что не снится, вновь и вновь лаская языком в эгоистичном своём желании, идя на поводу у истосковавшегося по мужу тела. — Вылезай ко мне, ты уже чистый, — шепчет, вырываясь из поцелуя, только лишь для того, чтобы сказать, уткнувшись в скулу и провести губами и носом линию до уха, захватывая мочку в плен языка.

До чего он был на самом деле голоден — больше, чем до смены походного сухпайка на горячий домашний рацион, — Маханон дал понять откровенно и ясно, закрывая глаза и с довольным "мхм-м" покрывая поцелуями шею и ключицы любимой, лаская ладонями, нет-нет при этом да и касаясь кожи языком.

— Подай мне полотенце, — негромко попросил сквозь лезущую на губы улыбку, заправляя мокрые пряди за уши и слегка отжимая их. Вода под касанием мага словно сама сбегала, убирая тёмный подтон из волос и всё заметнее возвращая им привычный светло-льняной цвет. Мог бы и полотенце взять сам, попросту притянув его в руку, да что там — мог бы согнать с себя воду и без него простейшим приёмом восстанавливающей магии, но... Смысл был не в этом. Не полотенце было ему нужно, но её руки, оборачивающие мягкой тканью, скользящие прикосновениями под прикрытием долгих поцелуев, её пальцы, сжимающие и принимающиеся ласкать... пока полотенце и вовсе не летит на пол, под ноги шагнувшему из воды мужчине, но он даже не думает на нём остановиться — меха кровати так соблазнительно близко, и теперь черёд уже его рукам своевольно касаться, стягивать, ласкать, придерживая, не слушая и не давая воли, пока не становится совсем чуть ли не до всхлипов невозможно терпеть дразнящий язык — и только тогда поднимаясь к ней с колен...

Это было похоже на вспышку — ярко, коротко, волшебно и мало, всё ещё мало, даже когда разрядка оставила их обоих лежать, часто дыша и успокаиваясь в объятиях друг друга. Все мысли, все тревоги и серьёзные планы в этот момент оставили разум Маханона — хоть ушли не настолько далеко, как хотелось бы, маяча сквозь моменты тишины меж ленивых поцелуев... перенести лагерь, быть осторожными в делах с людьми... Но — да к демонам, не сейчас! — позволять им возвращаться он не хотел, упрямо ускользая умом и мягко подталкивая Эллану ладонью повернуться набок в своих объятиях...

В таком неспешном, неразрывном движении памяти места не остаётся. Не сквозит она в бессчетных поцелуях, рассыпанных по её плечам, не мешает пальцам обнимающих рук дразнить и нежить, щёкотливыми и лёгкими ли касаниями, или же сжимающими крепче в такт толчкам, — пока, наконец, не исчезает совершенно в утомлённом блаженстве. Маханон не убирает рук и не отстраняется, всё так же держа Эллану близко-близко к себе, обнимая со спины своё самое дорогое, словно даже локоть свободы и расстояния меж ними был ему невыносим после этих почти трёх бесконечных недель и дней, тянувшихся порознь. Хотя почему это — словно?..