Красиво – думает эльфийка, когда взгляд скользит по окружающим ее деревьям. Этот лес разительно отличается от родного Тирашана: гораздо более светлый, менее пугающий, с прекрасной, даже поэтичной историей, но истоптанный людьми, очередной предмет гордости, который эльфы не уберегли. Но чем дальше Элиэль забегает, тем более нетронутым он становится – и когда она наконец останавливается, больше ничего не напоминает ей об ошибках эльфов, о людской жестокости – перед ней наследие народа, одна из многих вещей, за возвращение которых она сражается.
Древняя эльфийская гробница стояла до сих пор величественно только лишь потому, что была древней и эльфийской, но в остальном – поросшие мхом и травой руины в таком же поросшем мхом и травой месте. О былом величии напоминали лишь нарочито пугающие, но по-прежнему внушительные статуи да воображаемые призраки древних эльфов. Воздух внутри стоял чахлый и неподвижный, слишком тяжелый по сравнению со свежестью прилегающего леса. И пробивавшаяся сквозь треснувшие плиты трава нисколько не спасала, потому что сама была мертвой.
Вот уж ирония: гробница находилась в месте под названием Изумрудные могилы. Для лучшего эффекта ее должны были встречать мертвецы, наверное.
Мертвецы ее и встречали, пусть и не в буквальном смысле слова – внимательно обводя взглядом помещение, Элиэль заметила несколько одиноких скелетов, говоривших о том, что древнеэльфийское строение не пустовало все эти долгие годы. И, раз уж случайные или не совсем посетители остались тут навсегда, что-то встретило их не очень радушно. Возможно, это неизвестное что-то выйдет встретить и ее, но пока тут было тихо. Как в гробу, думается эльфийке, и становится смешно. Главное, чтобы это место не стало гробницей и для нее.
Цепкий взгляд быстро находит эпицентр безумия – вниз по ступенькам, прямо через стоявшие с обеих сторон саркофаги, в конце зала было небольшое возвышение с голым постаментом на нем. Ничем не примечательное, если бы не горящий рядом светильник с завесным огнем и некогда явно чудесная, но теперь полуразрушенная фреска, в которой лишь по логике угадывался Фалон’Дин. Элиэль подходит ближе, накрывает рукой холодную поверхность постамента, собирает пальцами пыль и воображает себе искрящуюся между ними древнюю магию. По крайней мере, проще было думать, что она что-то нашла, чем теряться в догадках и ломать себе голову.
Помнится, у членов их культа были мантры, просящие богов подсказать им верный путь. Эльфийка поднимает взгляд на фреску Фалон’Дина – интересно, настигнет ли ее кара божья, если она будет молиться одному из его антиподов перед ним же. И пусть, как с недавнего времени обнаружилось, ничего божественного не было ни в одной стороне, ни в другой – смысл мантр сохранился, как сохранился и кровавый валласлин. Элиэль верна себе и сражается за то, чтобы вернуть былое величие эльфов – по факту, сражается за эти руины даже, чтобы не стояли такими же запыленными долгие тысячелетия. Оставалось лишь разгадать паззл, точная картина которого ей даже не представлялась.
А ведь если вспомнить, когда ей говорили «найти и уничтожить», эльфийка почти счастливо улыбалась последней части. Почти – потому что оставалась первая. Элиэль по-прежнему была отличной ищейкой, когда дело касалось поиска людей и не только. Но не забытого временем артефакта, следы которого стерлись века, а то и даже тысячелетия назад, когда и зацепиться было не за что.
Ладно, по крайней мере она преуспела в зажжении факела от горящего светильника. Но через несколько бесконечно долгих минут бесцельных брожений взад-вперед Элиэль почувствовала, как голова начала понемногу болеть. Силе разума она всегда предпочитала физическую и втайне надеялась, что за право обладать артефактом ей придется сражаться, но не в дуэли умов.
Радовало хотя бы то, что не было каменного лучника и рычагов. Им бы она точно проиграла.
И все равно то было странное, неправильное место. Одни только саркофаги наводили на мысль. Эльфы обычно хоронили своих умерших собратьев. Либо у их предков были другие порядки, либо конкретно эти эльфы были особенными. Элиэль еще раз вглядывается в несохранившееся лицо божества, в место, где раньше были глаза. Уж проводник-то мертвых должен был знать ответ на этот вопрос. Не только на этот – он знал и место хранения артефакта, и ключ к его разгадке, и в целом явно был непозволительно умным. Возможно, нужно были лишь упасть в ножки и произнести слова молитвы, которые ей были не известны.
Разумеется, Элиэль не делает ничего из вышеназванного – вместо этого  подается вперед и подносит горящий факел вплотную к изображению, чтобы в некогда умных глазах отразился ответ на ее вопрос. Вместо этого на старой, пожухлой краске отражаются эльфийские письмена, Элиэль внимательно следит за тем, как буквы складываются в едва узнаваемые слова – и счастливо улыбается, на этот раз абсолютно искренне, уже без почти. Сейчас-то она совершенно точно что-то нашла.

Неприятный глухой звук отражается от стен, заполняет гробницу, когда фонарь ударяется о плиты рядом с ногой эльфийки, катится в сторону и останавливается неподалеку. Главное – помнить о нем во время схватки: с последней неудачей с нее станется действительно забыть и навернуться в самый неподходящий момент. В руку теперь по-хозяйски ложится лук, тетива привычно поет при натяжении, а стрела смотрит на нарушителя их спокойствия.

Идиотка, думала Элиэль. А еще охотницей клана называлась. Нюх как у собаки, глаз как у орла, чужаков чувствовала за версту – так ей говорили? А на деле не заметила приближение опасности, пока опасность сама не представилась. Учитель Таланар отхлестал бы по пальцам и не только, увидев воочию ее промашку. Но он не видел, потому что был далеко – вместе с кланом, в сердце армии Фен’Харела, ожидая ученицу и положительного результата. На нее надеялись слишком многие, чтобы можно было позволить себе провалиться.

Хотя, так ли уж надеялись на самом деле? Помнится, только получив задание, Элиэль из прошлого покивала болванчиком, наскоро собралась и ускакала галлой в элувиан – налегке по факту, без информации, с одним лишь сухим приказом и рвущимися наружу амбициями. Сложно ли ей было узнать о гробнице и ее секретах чуть больше? Посчитала ли она дополнительные вопросы лишними, показателем своей глупости? А ведь магу – или в компании с магом – выполнить задачу было бы гораздо проще. Было ли это задание проверкой ее способностей или самоубийственной миссией – Элиэль из настоящего не знала, но свои ошибки осознавала. Пойми она это раньше, возможно, нашла бы артефакт до вторжения чужака.

А сейчас – разглядывает переплетения рабского клейма на светлом лице, острые уши, собрата, который оказался в ненужное время в ненужном месте на ненужной же стороне. Элиэль не провалится, даже если – пальцы чуть крепче положенного сжимают тетиву, и та жалобно стонет под ними – даже если победу придется выгрызать у стоящего напротив сородича, который и стоять напротив не должен.

Она всматривается в черный узор валласлина на лице, в броню совсем не долийского мага. Взгляд скользит по символике небезызвестной организации, чтобы потом остановиться опять на лице. Хочется кричать: почему? Ты же эльф! Ужасный Волк приходил к тебе во снах. Разве ты не понял, не увидел? Разве компания людей лучше эльфийской? Разве лучше сражаться с собратьями под ручку с проклятыми шемленами? Приятнее спрятаться под рабским клеймом в рабстве же у людей? Разве… эльфийка одергивает себя. Незачем пытаться копаться в нем и возмущаться – мир легко делится на черное и белое, убирая оттенки, когда ты осознаешь свое в нем положение. Они находятся по разные стороны баррикад, чтобы сражаться друг с другом и стирать вражеские цвета. Если бы только он был человеком…

Становится проще, когда Элиэль слышит его речь и тут же безобразно кривится. Эльфийский язык так прекрасен в своей певучести, прозрачности – но не всеобщий, с его твердостью, глухими звуками, резкими, некрасивыми словами. Долийцы владели осколками почти забытого языка, но почему, почему он обратился к ней на шемленском? Или… Элиэль знала ответ: маг сам расположил его ближе к сердцу, продавшись людям, их порядкам и культуре, мерзкому языку.

— Обойдусь без советов предателя, — отрезает она в ответ на эльфийском, неприятно скалится, выпуская когти.

Если бы стрелу было так же легко выпустить, как и когти – или допустить, чтобы та сорвалась с пальцев, – но тогда началась бы схватка, когда Элиэль была в максимально невыгодной позиции: полностью открытая, как на ладони перед ним, словно приглашающая даже – начинай, убей меня. Маги были опасными противниками, особенно сейчас, когда эффекта неожиданности не было, когда он прекрасно видел направленное на него оружие, когда даже толком спрятаться было негде. Элиэль наскоро пробегает глазами по помещению, недовольно скрипит зубами – ничего хотя бы мало-мальски напоминавшего укрытие не было. А ведь он по-прежнему смотрел, видел каждый ее шаг, вздох – контролировал, будто бы уже наслаждался победой, и неумолимо быстро ступал навстречу. А за спиной на фреске горели слова подсказки, почти обжигая спину, и эльфийка не могла дать ему приблизиться.

Нужно было лишь отвлечь его, заставить повернуться к себе спиной, чтобы одна точно пущенная стрела положила конец их встрече. Если бы только он не был долийцем… У них, росших в лесу дикарями, чутье было острее любого кинжала, и он мог отразить атаку или хотя бы минимизировать урон. И все равно любая ее попытка была лучше простого бездействия – нужно было действовать, а не спокойно наблюдать за тем, как он сокращал расстояние между ними и возможным ключом к разгадке тайны гробницы.

— Замри, – бросает она достаточно громко и уверенно.

Кровь бурлит в венах в ожидании сражения. Элиэль ждет этого не меньше: первое за долгое время, первый серьезный противник-эльф – не вспоминая о бесконечности полудружеских спаррингов в Тирашане, но это не считается. И они не в лесу, чтобы уроки учителя Таланара работали в полную силу. Все в новинку, неизведанное и оттого еще более желанное, кровь приливает к голове, а в крови горит и плавится безумие.

— Мои братья скоро будут здесь. Убирайся, пока можешь, — продолжает она все еще на эльфийском, после чего нарочито широко обнажает зубы в улыбке. – Или мы сами поможем тебе убраться.