Охотники кликали друг друга уже долго, голоса гуляли эхом по лесным сумеркам, не прекращаясь ни на минуту — какого бы зверя они не гнали, он явно не собирался сдаваться легко. И кому только может прийти в голову охотиться в лесах Джейдера в это время года? Темнеет рано, холодно, влажно и пусто, медведи забились по берлогам, волки отощали и оголодали за зиму, зайцы начали линять, а олени вне сезона охоты тихи и пугливы. Как ни крути, сейчас самое время не по лесам шариться на ночь глядя, а сидеть перед камином и травить байки под пряный эль и сочно прожаренную свинину. Может, именно из-за этой странности, неуместности Лавеллану так не хотелось пересекаться с процессией, и эльф придерживал поводья вороного, заставляя того частить на рыси, нетерпеливо перебирая ногами и с фырканьем потрясывая головой. Лесная дорога была одна, и звук охоты, сначала шедший параллельно, теперь ощутимо сдвигался в их сторону. Напрягающее неодобрение всадника, должно быть, передалось и коню — а может, тот слышал или видел что-то своё, отчего заартачился на развилке, тихо заржав и прядая ушами — то вскидывая их, то прижимая козырьком назад. Трензель позвякивал кольцами в чутком мягком рту скакуна, больше прочих годного к летящему стремительному галопу и именно за это качество выбранным утром для затянувшейся прогулки.

Ну, как на развилке-то... технически, развилка и правда была — вбок сквозь почти смыкающиеся кусты уводила почти звериная тропа нечеткой ширины, ведущая, похоже, куда-то к текущей прилично дальше в низине речушке и ее обрывистым берегам. По сравнению с разъезженной и утоптанной дорогой, забиравшей правее, к чужим звукам — вообще не вариант, сразу видно, что малохоженая. Но долиец задумчиво посмотрел поверх лошадиных ушей на уходящую в сумрак дорогу, поглаживая коня по шее, и тронул шенкелем его левый бок, направляя на эту огибающую тропу. Не сказать, что он знаток здешних мест, но в том, что тропа ведёт к реке, вряд ли ошибается, а куда течет река — тем более не трудно догадаться и понять, что им, в общем-то, по пути. Несмотря на подступающую ночь, идея дать крюк и выехать к Веролеске, деревушке в речной долине, была почему-то привлекательнее той встречи, что могла ждать впереди. Чутьё могло и подводить, но именно сейчас долиец предпочёл ему доверять — раз пихает что-то под ребро, лучше не храбриться почём зря. Незачем. Ему бы домой добраться, а не ввязываться ещё в непойми что.

Здесь приходилось по большей части двигаться шагом — тропу переплетали бугрящиеся корни, на которых вороной низко опускал голову и ступал с заметным сомнением. Маханон не торопил его, вместо этого прислушиваясь к лесу и отголоскам охоты. И, поняв, что недолгое приглушенное замешательство, которое он принял за отдаление, было просто сменой направления, тихо ругнулся себе под нос. Да что ж такое! Он-то тут ни при чём, так почему он от этих голосов ощущает себя так, будто охотятся именно за ним? Тревожно так, не в своей тарелке. Всё ближе и ближе, словно окружают, надвигаются. Глупости. Маг отвёл руку назад, собственного успокоения ради касаясь закрепленного за спиной наискосок посоха. Чего ему бояться? Не демоны же идут по следу, обычные люди. Иные, конечно, могут и пострашнее демонов быть, но тем не менее — он тут ни при чём. Тряхнув головой, он снова взялся за поводья обеими руками, поторопив вороного в последней надежде если не разойтись с этим шумом, то хотя бы успеть проскочить мимо — благо, впереди тропа выравнивалась и...

— Оу-оу-оу! — внезапная попытка скакуна вскинуться на дыбы шатнула Лавеллана в седле, и он налег на шею вспугнутого вороного, вынуждая того вернуться на землю. Конь захрапел и попытался попятиться, мотая головой и упрямо отказываясь идти вперёд ни со второго, ни с третьего посыла. Голоса становились всё отчетливее, и неотступность эта атмосферой напоминала те страшные истории, что ночью рассказывались у костра. За вычетом того, что сейчас это была не история, а реальность.

— Да что ещё за шутки? — недовольно пробормотал себе под нос эльф, с большой неохотой спешиваясь и беря коня под уздцы, чтобы успокоить уверенной рукой и провести через проблемные кусты впереди. Чего он там, след зверя какого-то почуял? Волки тропу переметили?..

Понятно стало сразу, как только он сам подошёл ближе.
Кровь. Свежая — кто-то совсем недавно пересёк эту тропку, пробиваясь напрямую сквозь кусты, не преминувшие дать сдачи узловатыми ветками и содрать шипом лоскуток ткани. Сознания коснулось туманное подозрение, не превращавшееся в уверенность только потому, что уверенности этой очень не хотелось. Очень. Сейчас бы обломать да выкинуть окровавленные сучки, протащить коня мимо да ехать бы, куда ехал, уже не пытаясь хитрить и просто надеясь, что пронесёт и ни с кем ни про что объяснять не придётся — но вместо этого Лавеллан одним касанием ладони приморозил повод к ближайшей сосне, заковав под прочной, льдисто мерцающей коркой, и высвободил посох из заспинного крепления, плавно поворачивая в руке. И с осторожностью — внимательной, ищущей, — сошёл с тропы сквозь лысые по зиме прутья.

Что бы ни происходило тут, это что-то не было нормальным. И он собирался выяснить, почему именно.
Кого могут гнать таким числом, он не считал — но факелов было больше десяти. Головорез какой-нибудь сбежал от конвоя?..

Долго искать не пришлось. Не пришлось даже далеко идти — хватило пересечь усыпанную прелой листвой поляну до края резкого спуска в яму, вымытую обильными здесь грунтовыми водами. Тут, пожалуй, даже горожанин заметил бы след кого-то, бежавшего без оглядки и уже не думающего о скрытности. Ловчие подходили ближе — времени на что бы то ни было оставалось мало.

Силуэт внизу не походил на обычные представления об опасных беглецах. Впрочем, от невысоких и субтильных тоже можно огрести неприятностей — особенно когда они знают, что за ними гонятся. Защитный барьер разбежался плавными волнами по кожаной куртке и штанам, заправленным в высокие сапоги для верховой езды — невидимый, но способный остановить несколько стрел или заклинаний.

— Что здесь происходит? — спросил Лавеллан так, чтобы его слышали, оставаясь на краю, шагах в десяти от жертвы, пропахавшей борозду в листве своим падением, опираясь на посох и решая, стоит ли спускаться и на чьей стороне он по-хорошему должен сейчас оказаться...

Женский голос. Охрипший не то от боли, не то от усталости — а, скорее, от всего сразу и еще чего-то в довесок. Беглянка явно была на пределе, так перепачкать кровью даже ветки — это сколько же её должно натечь. Не вмешиваться? Какая дивная самоуверенность. В таком положении, с наверняка серьёзной раной и едва ли в силах подняться на ноги, даже не подумать воспользоваться участием третьей стороны? Можно было бы и восхититься упорством, оставайся на это время. Лавеллан сильнее сжал пальцы на посохе, всматриваясь в фигурку внизу. Решение нужно было принимать немедля, да или нет, но... он ведь уже его принял, верно? Ещё двадцать шагов тому, не оставшись на тропе. Риск, глупость, не несущая никакой пользы по смыслу — но как скучна была бы жизнь, руководствуйся они в ней только лишь рассудком и не придавая значения интуиции, шепоткам неявных идей. Ничего не случается просто так. Не просто так цепочка событий вела его сюда, к краю этой ямы. Какое у него право ослушаться сейчас и повернуть назад? Его любопытство никогда ему не простит.

— Ты хочешь умереть? — спросил маг, пользуясь последними минутами ускользающего времени. Помогая себе посохом, он торопливо, но осторожно стал спускаться в яму, держась на должном расстоянии от готовой бороться до конца жертвы обстоятельств. Но хорошо и красиво эта принципиальная борьба с течением, один против всего мира, только на страницах книжек получается. А в жизни вечно какие-то накладки с такой позицией по умолчанию ощеренных зубов. Вроде тех, что ведут прямиком в ямы, грозящие стать последним пристанищем. — Это ведь за тобой идёт охота? Украла что-то или убила? — поинтересовался не самым участливым тоном, но и без осуждения, просто собирая информацию. И, понижая голос, добавил: — Ты не убежишь сама. Я видел кровь, ты ранена. И они знают, где ты. Мне все ещё идти своей дорогой?..

Маг остановился напротив беглянки, воткнув посох в глубокий слой прелых листьев и все ещё оставаясь так, чтобы не предъявлять прямой угрозы. Для молнии, впрочем, нет разницы, пять шагов или пятнадцать. Но кто сейчас говорит о молниях? Наоборот, о желании помочь, каким бы странным и внезапным оно ни было. Маханон усмехнулся — вот забава будет, если он окажется неправ в своих представлениях о добре и зле в данной ситуации. Однако это будет проблемами будущего, а не настоящего — и с равной вероятностью может оказаться и не проблемой вовсе. Словно причудливая орлейская лотерея на балу, где тебе с равной вероятностью могут достаться права на поместье с виноградниками или обертка от конфеты. Пропитанные ядами платки обычно не разыгрывали, но, как слышал Лавеллан с чьих-то слов, случаи такие бывали. Примерно как сейчас.

Пока маг шел, листья за ним, повинуясь невидимой силе, вспархивали и опадали, заметая и ровняя оставленную борозду. Не безукоризненно, но явный след исчезал — и в сумерках это могло дать ещё сколько-то секунд времени, прежде чем кто-то догадается подойти и заглянуть за край ямы.

Лавеллан только улыбнулся, легко и безобидно, когда на него снова рыкнули — словно предлагал помочь тяжелую корзинку на рынке донести, а не со смертью разминуться. В самом деле, ему-то что, он в любом случае уйдёт отсюда — можно и отнестись непритязательно, когда не твоя судьба стоит на кону. Он спустился сюда не за благодарностью и не ради признания своего героизма — его вёл интерес. Проклятый интерес, бесконечная живость любопытства и движения вперёд, делающая Маханона, без преувеличений, именно тем, кто он есть. Но искорки забавы во взгляде не мешали ему сохранять серьёзность в действиях.

— Ну как же, легко может стать моим, если я вмешаюсь, — он посмотрел вверх, на тревожно шумящие сосны: ветер, принёсший еще больше мокрого снега, гнул их верхушки, застилая небо кудлатой мглой облаков и делая сумрак ещё глуше, еще непроглядней. Скоро и пяти шагов вперёд будет не разглядеть. — Пойду как соучастник, — интонация Лавеллана, впрочем, была сугубо рассудительной: на точном ответе он не настаивал. Сейчас на них всё равно нет времени — а у беглянки ещё и сил.

Он медлил, давая девушке время принять решение. Время, утекавшее сквозь пальцы, было в первую очередь её временем. На то, чтобы подняться, на то, чтобы смотреть с недоверием и словно даже злостью от боли, читавшейся в каждой попытке пошевелиться. На то, чтобы...

В том же спасающемся порыве маг прижался к почти отвесной стене, защищающей от случайного взгляда сверху — стоило заслышать шуршащие листвой шаги и последовавший голос. Шаги, по счастью, прошли на расстоянии от ямы, в обход. Эльф сам убедился уже, не подойдя к самому краю — толком внизу и не разглядишь ничего. Нехитрое заметание следа самыми обычными волнами энергии, даже не магией как таковой, ничего особенно не изменяющей, сработало, позволяя выдохнуть в секундном облегчении: перспектива прорываться боем отложилась на неопределенный срок. Оставаться, впрочем, все равно не стоило. С идущих следом за передовыми легко станется заглянуть в яму уже со светом — и не просто легко, но даже наверняка. Судя по тому, что беглянке так и не удалось от них оторваться за всё то время, какое он слышал перекличку, охотники знали своё дело. И ранили её не так давно, иначе она не продержалась бы этот... сколько, час? Пока что удача миловала девушку и заступалась за неё, но как надолго... Поняв, что дальше следа нет, они вернутся туда, где он оборвался — и найдут то, что искали. Если это что-то по-прежнему будет здесь.

Потому что удача продолжала улыбаться, даровать шансы, словно бросая веревку утопающей. Но девушка явно не была привычна к легкой жизни и чему-то, достающемуся без усилий, за просто так. Лавеллан дернул бровями в секундном удивлении, когда та завела речь об оплате — сам по привычке не мелочиться даже не задумался о том, чтобы что-то с неё стребовать, не загадывая никакого выигрыша от ситуации кроме пищи для ума и покоя для сердца. Ничего помимо того, что мог получить сам, своими силами, не полагаясь на чужое участие. Но возражать благоразумно не стал. Не до обсуждений сейчас.

— Заплатишь, — тихо кивнул он, отвечая тем ровным нейтрально-безразличным тоном, какой не сильно выделялся бы среди шума ветра и деревьев для постороннего уха. Кивнул, словно отмахнувшись, оставляя вопрос на потом — чем платить, сколько и когда. Интересно, по какой мере она сама расценивает свое спасение? Ну, он ещё это выяснит. Пока у неё остается возможность подумать. Как знать, не станет ли расплатой кинжал под рёбра и продолжение бегства? Никак. Но он сделает то, что считает нужным здесь и сейчас — как делал уже не раз, сталкиваясь с неизвестностью даже более опасной, чем эта. И пока побеждал.

Маханон приблизился, с осторожностью поднимая свободную руку к залепленному окровавленной тканью боку беглянки и хмурясь в сосредоточении. Короткая волна целительной энергии невидимым облегчающим касанием скользнула по ране, закрывая оставленную болтом дыру и приглушая боль. Этого хватит на какое-то время, чтобы не истечь кровью при движении, но рана оставалась опасной. Без тщательной обработки, правильного лечения и покоя может стать только хуже. Боль, по крайней мере, удерживала от поспешных движений. Но именно поспешность сейчас нужна была как никогда.

— Я не целитель, — при этом проговорил эльф всё также негромко и серьёзно. — Всё, что я могу — не дать тебе потерять ещё больше крови. Раной придётся заняться позже. Сможешь сама идти? — он отступил на шаг, не сводя с неё внимательного взгляда в готовности подставить плечо, если в стремлении барахтаться в одиночку девушка опять переоценит свои силы. Сколько ей, интересно? Под грязью, растрёпанными волосами неясно угадывавшегося оттенка и одеждой для путешествий толком было не разобрать — но вряд ли сильно старше двадцати. Только сейчас, оказавшись совсем близко, он смог заметить заостренные ушки — короче, чем у большинства эльфов, но всё же явно нечеловеческие...

Лавеллан замер на секунду, не дыша под нахлынувшим странным ощущением, жутковато кольнувшим в груди. Эта такая знакомая черта, это гадко дразнящее "плоскоушка", из-за которого он не раз ввязывался в драку с обидчиками подружки, однажды даже подпалив одежду на одном из них, всех, даже взрослых, порядком напугав. Никому нельзя было обижать Эллану, хотя бы в этом они с Шадайенном всегда сходились во мнении. Это маленькое ее отличие от всех было одной из самых дорогих, самых нежно ценимых черт, которые Лавеллан до сих пор берёг в своей памяти. Вместе с улыбкой, со смехом, с лучистым карим взглядом — всем тем, чем он любовался, счастливый уже самой возможностью быть рядом, тая в себе самые смелые мечты. Но горечь потери, пропитавшая все эти воспоминания, просыпалась первой — и травила, едким пятном растекаясь внутри, смешиваясь со стыдом от самого первого, самого безумного удара сердца, от желания схватить за руку, откинуть волосы с лица, всмотреться... чтобы увидеть — что? Чужие глаза, чужие губы, справедливый гнев и непонимание, разбивающее слепые надежды? Дурацкие совершенно. Пять лет уже прошло. Иногда кажется — так много и безнадёжно, за какую ниточку ни дёргай, везде пустота; и в то же время — так бесконечно мало, чтобы забыть и сдаться.

Сглотнув, он последовал за эльфийкой к пологому краю ямы.

— Мой конь привязан неподалеку. Сам я из Джейдера, на окраине мой дом. Ты сможешь укрыться там, — сказал маг, закрепляя посох за спиной, — на какое-то время. Зависит от тебя, — "и твоей сговорчивости," не сказал он вслух; только улыбка тонко скользнула по губам, и Лавеллан первым полез наверх. — Погоди, я подам тебе руку.

Что он, выбравшись, и сделал без промедления, стоя на коленях в мокрой листве и щурясь от мокрых снежных хлопьев, нет-нет да бросаемых порывистым ветром в лицо. Сердце, подстегнутое адреналином от уже совсем близких к маленькой полянке факелов за деревьями, билось с учащенной тяжестью, но сознание оставалось чистым, спокойным и четким. Завидев его помогающим жертве, охотники точно расценят эльфа как врага — однако растянутая по лесу цепочка людей с мечами и даже арбалетами не представляла для подготовленного мага настоящей угрозы. Даже без союзов с демонами они всегда были силой, которую стоит бояться — если вдруг она не на твоей стороне.

Маханон только улыбнулся себе под нос и незаметно покачал головой, взбираясь по корням наверх, когда в спину долетело горделивое фыркание ослабшим от ран голосом. Даже загнанная до предела своих возможностей, девушка стремилась не поступаться гордостью, хоть и в весьма несдержанном, далеком от его представлений о благоразумии ключе. Подобная броская боевитость, которую эльф признавал и уважал, если не сказать, что был падок на которую, редко встречалась ему в женщинах. Хватило бы пальцев одной руки, чтобы вспомнить и пересчитать. Но сейчас он ограничился только улыбкой — и странной ноткой умиления, которая порой просыпается, когда наблюдаешь за игриво кусающейся кошкой.

Он взял и аккуратно отложил в сторону её лук, — одновременно и удивившись, и нет такому бережному отношению к оружию и нежеланию оставлять его, даже когда оно мешает больше, чем помогает. Как долиец, он вырос бок о бок с установкой на то, что твой лук — это продолжение тебя, твоя опора и близкий друг; ценность эта была понятна и отзывалась знакомым теплом. Однако столкнуться с подобным вне этого особенного маленького мира? На секунду задержав взгляд на древке лука, прежде чем отпустить его, Лавеллан снова протянул руку вниз — на этот раз уже затем, чтобы поднять саму эльфийку, с силой вытягивая наверх. Ближайший факел охотников двигался пока еще мимо шагах в двадцати. Но измениться это могло в любой момент — как только передовые разведчики поймут, что следа дальше нет.

— Ловлю на слове, — только и отшутился маг, из предосторожности тоже не спешивший подниматься на ноги, и сначала протянул владелице её драгоценный лук, только после этого подхватывая беглянку на руки и подставляя шею, чтобы та могла надежно ухватиться. И с опаской, продиктованной риском привлечь внимание слишком быстрым движением в тенях, пересек поляну по самому краю, стараясь не цепляться ничем за кусты и не поднимать лишнего шороха.

Пока везло. Поставив эльфийку на ноги, Маханон развеял ледяную корку, перехватывая повод коня. Чудо, что охота прошла мимо, не преследуя жертву след в след, а срезая дорогу. Но удача, видимо, решила, что и так задержалась очень уж надолго — новые кличи, донесшиеся до ушей, заставили эльфа выругаться под нос и поспешно вскочить в седло. Время кончилось. Теперь цепочка торопливо двигалась прямо на них, причем сходясь с двух сторон.

— Быстро! — прошипел он, за руку втягивая беглянку в седло впереди себя, кое-как усадив боком с ее луком — да будь он... ох, ладно! — и взялся за поводья, пнув коня пятками по бокам. Вперёд, теперь только вперёд: позади тропа слишком неровная, чтобы вороной мог пройти по ней хотя бы рысью. Если впереди путь опять сузится, у них будут проблемы. Решаемые, впрочем. Но лучше бы не доводить. Маг отвел правую руку слегка вбок и назад, оставив поводья в левой, и между пальцами замерцали тонкие сполохи электрических разрядов.

— Держись крепче, — только и сказал он, не глядя, прежде чем...

Молния ударила с неба шагах в пятнадцати от тропы, гудящей, тяжелой силой разряда впившись в землю и полыхнув фиолетовым отблеском, на мгновение ярко выбелившим деревья. Грохот удара смешался с испуганным вскриками — Лавеллан специально ни в кого не целился, бил больше наугад, и всё, что осталось — выжженное черным пятно во влажной листве и минутка отвлечения, в которую ближайшим охотникам будет немного не до того, чтобы бдительно смотреть по сторонам. Вороной взвизгнул и рванул галопом, задирая хвост — но маг не стал его придерживать, только напряженно щурясь в снежный сумрак впереди и надеясь на то, что конь не споткнётся.

Но судьба не собиралась дразниться и отбирать шансы, так щедро их подарив. Десяток ударов сердца, и пешая погоня осталась позади. Тропа спустилась ниже, и конь под двумя всадниками, перемахнув через поваленную ель, помчался по узкому берегу, разбрызгивая воду из-под копыт. Шалость удалась — и впереди оставался лишь последний час пути до дома.

Вороной под ними и впрямь напугался так, что откровенно понёс, не слушая повода, захваченный собственной скоростью — ноги сами несли его лихим галопом, не давая остановиться, и капли снега с дождём били по лицу, мешая смотреть. Страх правил лошадью, и всадника та уже не слышала — ни когда Маханон натянул повод, пытаясь загнуть шею коня, но с трудом справляясь с этим из-за сидящей — почти лежащей, — впереди девушки, ни когда откинулся в седле, давя своим весом против движения. Вороной упёрся, что ему эти едва полторы сотни эльфа против его восьмиста, а уж эльфийка на шее тем более не аргумент, смех один. Заворачивать паникующего и храпящего неслуха с такого бега было негде, слева река, справа — кусты и лес; но маг, едва поняв, что его не слушают, сориентировался быстро, потянувшись к главной опоре и защите своей от любого экстрима — Тени, меняя реальность. Один удар сердца, и сквозь легкий треск магии, коснувшийся ушей, белоснежно-голубой шпиль льда вырвался из воды шагах в пятидесяти впереди, перекрывая дорогу. Разогнавшийся вороной едва не вписался в него мордой, но в последний момент сбился и завернул под давление повода, протестующе заржав. Подтягивая коня на себя и заставляя собраться, Маханон выдохнул и тряхнул головой.

— Ну, зато нас точно уже не догонят, — проговорил он со спокойным оптимизмом, малым кругом заворачивая всё ещё спешащего вороного, чтобы тот нормально прошелся шагом, и только тогда выводя в объезд ледяной глыбы, вокруг которой мерцал, похрустывая, ненатуральный засасывающий холодок. Пришлось пригнуться, наклоняясь к спасенной беглянке, чтобы проехать под наклоном шипа. — Даже с арбалетами, — веско добавил маг и позволил себе пустить коня рысью. Как бы там ни было страшно от быстрой скачки, а задерживаться здесь точно не стоит, чем больше расстояния окажется между ними и охотой, тем лучше и спокойнее для души. Почему-то даже его собственной — тёмный, ненастный лес, полный мглы и шумящего ветра, действовал на нервы, заставляя чувствовать себя чужаком здесь. Странное чувство. Но Маханон не стал об него запинаться, отгоняя неуместные сейчас тревоги.

— Мне все еще любопытно, кого же я всё-таки спасаю и от чего, — без особой серьезности сказал он, — но если тебе трудно говорить, побереги силы. Я спрошу тебя снова, когда разберёмся с твоей раной, — "а до тех пор у тебя полно времени, чтобы выдумать какую-нибудь хорошенькую историю. правда?" — это он оставил при себе. Интересно, а её в детстве тоже звали короткоушкой?.. Не то чтобы Маханон рассчитывал это узнать — но праздно задавался вопросом, поневоле из-за замеченной этой мелочи симпатизируя беглянке больше, чем, наверное, имело смысл. На её удачу, что и говорить. Хотелось верить, что вся эта авантюра стоила своих рисков и за необъяснимое ощущение правильности не придётся расплачиваться ничем превосходящим его возможности.

Всё в руках Создателя, говорят они. Что ж, может быть и так. Но для него это будущее не будет ничьей загадочной волей — только последствиями им самим сделанных выборов. Когда перед тобой стоит цель вмешаться в планы древнего бога, которого ты все детство заслуженно боялся, как-то всё меньше хочется полагаться на любых богов вообще хоть в чём-нибудь. Если смертные так уж бессильны перед их высшим повелением, почему этот мир всё ещё стоит?..

Бодрой рысью, временами с позволения Лавеллана переходящей в галоп, они добрались до речного разлива и свернули в поля, откуда по проселочной дороге выехали на тракт в сторону Джейдера. Сумерки полностью сменились ночью и мокрый снег прекратил надоедать, но небо оставалось хмурым и облачным, полным низко ходящих туч. Примыкающий к городу квартал, где селились обеспеченные купцы и младшая аристократия, встретил их чистыми и пустыми улицами, и подковы вороного выбивали по мощеной камнем дороге звонкий цокающий ритм. Двое конников-стражей с факелами проехали по параллельной улице, озаряя светом засаженные кустами и поросшие красным от холодов плющом каменные и кованые заборы, в отдалении за которыми прятались дома, роскошные и не очень, но всё равно дающие знатную фору любой постройке тесного города.

Дом, выкупленный магом Инквизиции у безразличных наследников баронессы Гризелль, был скромным по местным меркам, старого, дважды достраивавшегося образца, но темные песчаные стены его с отделкой из кремового камня за прошлый год обновили, и налёт старины теперь можно было разглядеть только в архитектуре, да и то знающим глазом. Створки ворот по темному времени были закрыты, но сидевший "на стрёме" мальчишка-подросток быстро громыхнул засовом и оттянул одну в сторону, цепляясь всем весом, но без особого труда поворачивая на хорошо смазанных петлях.

— Привет, Торак, — улыбнулся долиец с высоты лошадиной спины, заезжая во двор.
— Мастер Лавеллан! — обрадованно откликнулся юный, как видно было по ушам под короткой стрижкой, эльф. — Как съездили? Все было хорошо? — спросил он важно, толкая створку назад, с явной попыткой копировать деловую серьезность старших. Он посматривал на спутницу, с которой вернулся хозяин дома, но, по всей видимости, был достаточно воспитан, чтобы не спрашивать лишнего.
— Я потом тебе обязательно расскажу, — терпеливо, но быстро проговорил Маханон, — а сейчас сбегай за мамой, пожалуйста. Мне очень нужна её помощь.
— Сейчас позову! — пацанёнок оживлённо рванулся с места чуть ли не быстрее воробья, порхнувшего с ветки.

Впереди крыльца дома горел один из факелов, озаряющий участок подъездной дороги и бросающий теплый рыжеватый отсвет на озелененный двор. Судя по отдаленному свету в окнах наверху, в малой гостиной топили камин — уезжая утром, он не говорил, к какому времени вернётся, но Латиша, старшая дочь в семье садовника, и без того знала, что должна делать.

Из пристройки, где жили обе семьи смотрящих за домом слуг, выглянул на голоса и тут же вышел во двор, пропуская змейкой нырнувшего в дом мальчишку, остроухий Мартан, конюх, принявший у спешившегося мага поводья подуставшего и присмиревшего вороного. Маханон же поднял руку, предлагая помочь спуститься — а то и вовсе готовясь ловить девушку с чувствительной, должно быть, для её раненого и измотанного состояния высоты.

— Оу-оу! — ухватив эльфийку за рукав, Лавеллан не дал ей завалиться в противоположную от себя сторону и с торопливой осторожностью снял с лошади. Кровь блеснула в свете факела на безвольно отпавшей руке, лук деревянно бряцнул по камню. Маханон досадливо щелкнул языком: без необходимого покоя едва схваченные магией края раны снова разошлись и кровили. К счастью, Невья, бывшая в доме и за кухарку, и за экономку — считай, за хозяйку в отсутствие настоящей, — уже выглянула на крыльцо и с громким "ох!" поспешила придержать дверь, давая магу на руках пронести девушку в дом.

Горячая вода, свежая чистая ткань на повязки, аккуратные и толковые руки немолодой уже эльфийки, прежде много помогавшей беженцам от Мора — с раной разобрались быстро, и Маханон смог толково, видя, что делает, заставить рану закрыться и побледнеть под действием травяного эликсира. День-другой, и беглянка уже не вспомнит о такой досадной неприятности — разумеется, если будет нормально есть и пить; сейчас ей зелье, успокаивающее и кроветворное, пришлось давать по каплям. Оставив женщин заботиться о чистоте и подыскивать для нежданной гостьи подходящую одежду вместо ее едва отличимых от грязи тряпок, Лавеллан поднялся к себе переодеться и выдохнуть. Напоенная для собственного же покоя сонным зельем, беглянка не проснётся раньше утра — а вот ему самому бы не мешало наконец поужинать.

Когда он закончил, в столовую, чтобы забрать тарелки, заглянула Невья. Девушку, чтобы не тащить по лестницам наверх в гостевые покои, разместили в её комнате на первом этаже — сама же кухарка устроится на ночь вместе с сыном в соседней.

— Что ты так улыбаешься? — отметив непривычное себе выражение лица эльфийки, поинтересовался Маханон с долей настороженности сведя брови.
— За вас радуюсь, мастер Лавеллан, — без утайки, простодушно пояснила та, ловко собирая посуду. — Что вы своей крови кого-то да и встретили. Тяжко-то ведь всё время одному вам быть...
— В смысле? — озадачившись, эльф приподнялся в кресле, поневоле так всмотревшись в женщину цепким взглядом, что та, поймав взгляд, с тихим "ох" отняла руку от едва приподнятого со стола подноса, прижимая ладонь к груди.
— Да не смотрите ж вы на меня так! — с укором пожаловалась она, махнув на мага ладонью. Тот качнул головой, прислушиваясь к недовольству экономки и смаргивая, словно опомнился, и та продолжила, неспокойно поправляя кончиками пальцев и без того ровно стоящие тарелки. — В том и смысле. Рисунок у неё на лице, не совсем как ваш, конечно, — Невья жестом почтительности указала на собеседника, — но на глазу вот тут, а кому еще из нашего народа такое на ум придёт? Вот я и подумала...

Но её уже не слушали — Маханон, вскочив на ноги, быстрым шагом пересек комнату и исчез за дверью, оставив Невью только головой качать, унося на кухню позвякивающий поднос.

Скромную, но вполне пристойную комнату, где хватало места на самую простую крепкую мебель и низкую кровать на толстых ножках, почти целиком освещала большая, с руку толщиной свеча на подставке, медленно прогорающая на столе. Лук, принесенный Тораком, по указанию Лавеллана положили рядом, на столе, вместе со всей остальной амуницией, снятой с девушки. Сама она, мирно укрытая одеялом, спала — уже действительно просто спала, а не валялась в отключке: ровное, глубокое дыхание и порозовевшие щеки говорили сами за себя.

Дверь под толчком ладони распахнулась, разбивая тишину, и Маханон буквально в два шага оказался у кровати. Сердце стучало где-то в горле, заглушая мысли — и обеспокоенная промчавшимся мимо хозяином Латиша, заглядывая издалека в дверной проем, только и могла видеть, как Лавеллан стоит, склонившись и вцепившись рукой в изголовье до дрожи в белеющих от напряжения пальцах. Не замечая, как дышит — словно не с лестницы спустился, а пробежал несколько верст: прерывисто, с натугой втягивая воздух, как через силу будто, заставляя себя вдыхать.

С лица девушки смыли грязь, из волос выбрали лесной лиственный мусор, и теперь, подсыхая в домашнем тепле, на свету они заметно отливали медью. О приключениях погони теперь напоминало лишь несколько царапин да ссадина на щеке, до которой ещё не добралось внимание его магии — но Маханон смотрел не на них, а на светло-серый узор валласлин, символом в честь Силейз оплетавший левый глаз долийки. Он знал эту татуировку. И эту россыпь веснушек, куда более заметных, чем у него самого, и тонкий росчерк старой царапины на щеке. Но этого не могло быть. Этого уже не могло быть на самом деле, но что за демон мог построить иллюзию такой чистоты и силы, что он никак не может ощутить себя спящим, не может выпутаться из грёзы и проснуться. Всё случилось слишком правильно, чтобы оказаться реальностью, и просто обязано мерещиться ему, а не действительно быть.

Но секунды шли, свечной огонёк подрагивал на движении воздуха из оставшейся открытой двери, мимо по общей комнате снова прошла служанка... это не казалось сном. Во всём вокруг не было несочетаемости, не было ошибок, не было странностей, которые найдутся во всяком творении демона, стоит только поискать. Всё, что было от сна, от невозможного — спящая эльфийка, каким-то чудом спасшаяся там, во время резни в Вольной Марке. Эллана. Гордое солнце клана Лавеллан. Его солнце.

Нет, не его. Шадайенна. Должно быть, от того смотреть сейчас было почти что больно. Память вернула его туда, за сороковой год, когда он снова и снова, глотая досаду, возвращался в лагерь только затем, чтобы вскоре снова уйти — и снова надолго. Ни веселье занятий с Данирой, ни помощь отцу с его вырезками из железной коры, ни вечера, собиравшие клан у костра — тем более вечера, на которых он вообще предпочитал не показываться, — не могли удержать его от стремлений, от поисков. От всего, чем он забивал себе голову, от мыслей этих о лучшем будущем, помогавшим не чувствовать себя таким... лишним. Он так ни разу и не победил по счету на посохах, и здесь он тоже проиграл. До того, что думал даже согласиться покинуть клан, когда Данира подрастёт, если на будущем Арлатвене обнаружится такая нужда. Он не был уверен, что сможет когда-нибудь переступить в себе через это едкое чувство, через разочарование — в себе и своём смысле. Ему не то что хотелось — он знал, что должен найти себе новый. Брешь вписалась почти что идеально. Почти что. За вычетом того, что это была соломинка, на которую хватаешься, чтобы обрести хоть какую-то надежду.

Смысла не было до сих пор. Был долг, были обязанности, была опасность, которой у него имелось, что противопоставить. Бесконечно "надо" и "разумно" двигало его вперёд, год за годом, едва приукрашенное мазками чего-то более живого, яркого и чувственного. А смысла так и не появилось. Смысл остался там, в уничтоженном лагере, в прошлом. А теперь — воскреснув, оказался перед ним, стоит только руку протянуть. Единственное, наверное, искреннее желание, которое принадлежало только ему самому. Не было выгодой ни для клана, ни для мира, ни для людей или эльфов — только лишь порождением его эгоизма, ни с кем более не разделенным.

Он вздохнул глубже и заставил себя разжать пальцы, выпрямиться, продолжая смотреть. Не веря до конца, пытаясь усомниться, спасти себя от болезненной ошибки — но понимая, что нет, ему не сниться и не мерещится. В лесу Эллана была едва ли на себя похожа. Что случилось с ней за эти годы? Как ей удалось — выжить, добраться сюда? Как она оказалась жертвой той странной охоты? Отчего она как будто не узнала его — только лишь в сумерках да спешке ли дело?..

Коснуться он так и не смог — не имея права, не подумав даже делать этого тайком; только повёл пальцами возле лица, черпая силу Тени, чтобы изменить то, что не нравилось ему в реальности, снять ссадины и царапины, возвращая здоровый вид. В клане за такой мелочью никто бы и не подумал бежать к Хранителю, обсмеяли бы с головы до ног — только серьезным ранам имело смысл помогать с магией. Но здесь и сейчас он был сам себе Хранитель и мог решать, что делать.

— Мастер Лавеллан? — Навья, сцепив руки на переднике, неравнодушно подалась вперёд, когда он вышел из комнаты, закрывая за собой дверь. Из глубокой задумчивости Маханон не сразу смог найти, что ответить.
— Всё в порядке, — наконец качнул он головой, не став пояснять, что его так сорвало с места. — Не стоит беспокойства. И, Навья, приготовьте всё же одну из гостевых комнат. Её состояние стабильно, так что, думаю, я смогу перенести её наверх и не обременять вас, — долиец вежливо улыбнулся.
— Да ну что вы, мастер, какое там, — отмахнулась экономка, словно стесняясь, и тут же взялась за дело. — Латиша!..

Лечь спать он так и не смог — хотелось, усталость щипала глаза, но тревожность ожидания не позволяла ни отвернуться, ни тем более уснуть. Просторная, драпированная синим и золотым комната с двумя окнами, выходящими во двор, за час с небольшим прогрелась от разожжённого камина, и маг осторожно отнёс Эллану на широкую постель под балдахином, сам после чего устроился в мягком кресле, придвинув его ближе к кровати. До первых проблесков рассвета за окнами он предпочёл читать, лишь тихо шелестя страницами, да изредка поднимаясь, чтобы оживить огонь, размять ноги или бесцельно постоять у слегка сквозящего окна, кутаясь поверх светлой рубашки в шерстяной в мягкий овечий плед. До приезда Тревельяна, вынужденного отправляться из Вал Руайо с дипмиссией, оставалось всего несколько дней, а потом?..

Так или иначе, всё, что может случиться за эти дни, станет ясным, когда Эллана очнётся. Уже даже не пытаясь отвлечься на книгу, только опираясь локтями на колени и отрешенно глядя перед собой, Лавеллан сидел в кресле и ждал этого момента, слушая мерное дыхание эльфийки, уже давно не скованное никакими зельями и перешедшее просто в уставший глубокий сон...

Он не то что среагировать — заметить на успел, неотрывно и выжидающе ловя взгляд и совсем не следя за руками, когда щеку обожгло хлестким звоном, дернувшим голову в сторону. Маг зажмурился на секунду и непонимающе выгнул брови, поворачиваясь обратно и щурясь на левый глаз. По коже бегали колкие искорки быстро тающей боли, оставляющей после себя легкий гул и понимание, что на светлой под час зимы как крыло мотылька коже под черными узорами вместе с этими ощущениями проступает заметное покрасневшее пятно. Спрятать эту досадную особенность мог только летний загар, да и то ненадолго — не клеился он к Лавеллану даже на жарких антиванских берегах, не то что в средне-солнечной полосе северного Орлея. Но на всём этом эльф внимания толком и не задержал — отмёл в тот же момент, как досадное недоразумение, подаваясь вперёд с обеспокоенным видом:

— Эллана, всё в порядке, — поспешно попытался объяснить он, только опираясь рукой на край кровати, а другую предупредительно подняв открытой ладонью, готовый, если что, сдержать и успокоить защитную, должно быть, ярость только проснувшейся девушки. У него была целая ночь на то, чтобы подумать и вспомнить каждый момент, оставшийся во впечатлениях от их сумбурной встречи. И упрямство, и злые слова, и непреклонную, отчаянную гордость, которую она так боялась запятнать, что даже перед прямой опасностью жизни не готова была сдаться обстоятельствам. Думал он и о том, что сказать, когда она проснётся, как повести беседу — но сейчас, глядя в расширившиеся глаза напротив, — не понять, то ли испуг, то ли удивление, то ли всё сразу, — только и смог, что не слишком толково выговорить:

— Это я. В смысле... правда я, — для неё он тоже, должно быть, восставший из мёртвых. А может, что и похуже. Друг, бросивший и ушедший. И спасшийся тем, когда остальные погибли. — Тебя никто не тронет, всё хорошо. Не двигайся сильно, тебе нужен покой, — настойчиво напомнил маг.

"Хотя, я понимаю, вопросов у тебя сейчас больше, чем найдется слов их задать. Впрочем, как будто их меньше у меня..."

Лук девушки, перенесенный слугой следом, лежал на крышке сундука с другой стороны кровати — все же остальные вещи, какие можно было собрать, спасти и почистить, были сложены внутрь в целости и сохранности.

Маханон следил за ней с непониманием, украдкой потерев все ещё хранящую впечатление удара щеку, не зная, как реагировать на такую Эллану, метавшуюся раненным зверем. Что там, в лесу, что здесь — это было мало похоже на девушку, которую он помнил все эти годы. И грудь от такого пронзило острое, сильное сожаление — что же с тобой стало, Элль, что сделало тебя такой? Словно тебя бросили в яму со змеями, а не укрыли от невзгод и неизбежного конца под крышей дома, рядом с тем, кого ты знаешь, кого ты помнишь, которому ты... когда-то могла доверять. Сейчас об этом вряд ли могла идти речь, он понимал это лучше, чем хотелось бы. Но о чём вообще может быть речь, когда она вот так дичится, шарахается и скалится, словно он над ней надругался в худшем смысле? Неужто ей и впрямь такое пришло в голову просто потому, что слуги переодели её в ночную рубашку — самое простое, что можно было натянуть, не тревожа слабую, бессознательную девушку?.. Технически, он мог представить себе такой ход мыслей, сколько бы праведно противящегося возмущения они у него не вызывали, но от того недоумения было только больше. Всё то, что она имеет сейчас против мира и ситуации, в которой оказалась — это только из-за него, или такую же реакцию получил бы кто угодно другой на его месте? Словно лицо, которое она перед собой увидела, её ужалило — и Маханон терялся в догадках, из-за чего. Но не сами догадки эти ему саднили — он ко всякому был готов, — а неясность причин. Чтобы решать проблему. надо знать, в чем она заключается — и без этого знания он был безоружен.

Лавеллан всё равно поднялся на ноги, обходя кровать — шагами мягкими, поскольку дома ходил не в сапогах, а в типично долийских кожаных обмотках на ступнях, оставлявших их гибкими и свободными, — но, тем не менее, отчетливо слышными стуком по деревянным доскам пола. Окрик заставил его остановиться, когда их разделяло пол-кровати и собранная к опоре штора балдахина. Маг снова примирительно поднял ладони на уровне груди в ответ на выставленный лук, но не отступил.

— Ляг, — с настоятельной и в этом очень строгой заботой повторил он, непреклонно смотря из-под сведенных бровей. Не злясь, нет, но очень озадаченно гадая, как будто взглядом пытаясь разобрать то, чего не понимал умом, разделить на части. — За что ты так... — он не нашелся со словом, вздохнув, — ...успокойся, пожалуйста. Ты же сама себе вредишь. Болт вошёл глубоко, ты же знаешь, что такие раны не лечатся сразу, — пробовал он увещевать, спокойно стоя на месте.

Когда он успел стать ей врагом, от которого нужно защищаться? Не просто с обидой, с укором, но с настоящей злостью смотрели на него эти такие знакомые когда-то глаза. От этого, впрочем, вряд ли было горше, чем от уже испытанной разлуки, — да и потом, пока они живы, всё можно изменить. Маг в это верил с каким-то святым почти упрямством.

Диалог по-прежнему не складывался. На шипящее ругательство девушки Маханон лишь нахмурился чуть сильнее, только тогда изменившись в лице, когда она вытащила из сундука то, что оставалось от вещей и как будто уходить с ними куда-то собралась — эльф поджал губы, выдавая своё недовольство. Он не двигался, не пытаясь проверять ее предупреждения на прочность — только повернулся на месте, оставаясь к охотнице лицом. Что, серьёзно? Казалось, она не в своём уме — куда только торопится в одной рубашке да куртке, босиком, с луком без тетивы и стрел? Сапоги с надломившейся подошвой должен был починить Мартан — куртку же Маханон сам сказал не трогать и положить как есть, только оттерев от грязи: проще было предложить купить новую, чем полночи времени провести, штопая эту. По карманам ее никто не рылся, разумеется, оттого и выкидывать не подумали — пусть сама решит, нужна ей эта явно хорошо послужившая одежда или уже не очень. Нда, ну она и решила...

Отпускать эльфийку в таком виде и неадекватном состоянии Лавеллан не собирался — и, стоило ей попятиться к двери, провел перед собой ладонью, набрасывая на проём простой элементальный барьер, замерцавший синевато-фиолетовой полупрозрачной энергией электричества. Даже силы в него особой не вкладывая: другой маг с таким справился бы за два-три удара простой энергией, даже не обращенной в гасящую электричество землю. Но Эллана не владела магией — и прорваться силой через подобную преграду и дотронуться до ручки двери у неё не было никаких шансов. Маханон сокрушенно вздохнул, сожалея, что приходится идти на подобные меры — но, тяжело глядя на эльфийку, был решительно намерен достучаться-таки до её разума и включить его, раз уж самой Эллане что-то на этом пути мешало. По своим, конечно, представлениям включить — потому что то, что девушка творила сейчас, адекватным поведением назвать было сложно.

— И куда ты собралась? — спросил он помрачневшим тоном. — Эллана, что с тобой? Ты сама не своя, зачем ты бежишь?..

"Эй, охота закончилась. Тебе больше не нужно спасаться. Не от меня. Что ты выдумала себе, чего боишься?.."

Хотелось сократить расстояние, разделявшее их, словно сблизи у него было бы больше шансов быть услышанным. Но, видя напряжение сжатой пружины арбалета в ее собранной позе, в предостерегающе наставленном луке, не решался, только перенеся вес с ноги на ногу. Эллана вся была на взводе, на грани, несмотря на слабость от раны — а может, и по вине её. Вот уж не думал он, спасая жертву в лесу от преследователей, что потом придётся спасать её ещё и от самой себя...

На упавшие к его ногам мешочки Лавеллан даже не взглянул, по-прежнему не сводя с долийки глаз, полных сосредоточенного беспокойства. От шипения и дикой реакции на преграду, пробы тут же ударить, не разбираясь, что и о чём, взгляд его на мгновение расширился в удивленном осознании, но Маханон тут же снова нахмурился пуще прежнего. Эллана здесь и сейчас была тем самым примером долийского эльфа, которых боятся, словно диких зверей — даже сильнее, ведь дикие звери не так умны и даже не так безжалостны, как говорят о долийцах, способных без промедления зарядить стрелой в глаз, не спрашивая и не интересуясь. Без сомнений, будь у второй Лавеллан сейчас эти самые стрелы и тетива, стрела бы в него точно уже полетела. От него самого, бывало, ждали того же — сколько раз приходилось с таким бороться и доказывать, что не горбатый...

Что можешь жить, как все. В мире, общем для всех них, под одним небом. Что одна беда способна сплотить даже тех, кто всегда существовал против друг друга. Что хотя бы кто-то должен переступить через рознь, быть умнее, когда прочие, грызутся, словно шакалы, заботясь только о себе. Быть примером для прочим, быть лучше. И зачем?..

Лояльная терпимость к людям, пропагандируемая Дешанной и её предшественниками-Хранителями, внушала охотникам и защитникам их клана совсем иные ценности... но где они все теперь? Люди не спешили разделить их благоразумия. Другие люди — не те, которым они порой протягивали руку помощи, с какими приходили торговать на краю поселения.  Маханон так и не смог возненавидеть их всех, ощериться против всего мира такой же злобой, какая хлестала сейчас через край в словах и жестах Элланы, отзываясь в нём жалостью и тревогой. Постепенно распутывая клубок викомских интриг времен активных действий венатори, Лавеллан нашел пусть не всех, но тех, кто действительно был виновен. Кто отдавал приказы. Кто получал плату, кто продавал потом менялам ценности долийского лагеря. Тех, кто запятнал себя в крови его близких. До тех, до кого мог дотянуться чужими руками, он дотянулся. Это не принесло облегчения — но хотя бы какую-то завершенность. Пустота на месте потери так и останется пустотой, но...

...всё ли он действительно сделал так, как должен был? Он жил среди людей, как один из них, далеко не от всех своих особенностей отступившись — но во многом слившись с окружением так, как оно того требовало. Как того требовало благоразумие. Урезонив свою гордость отличия от всех так, чтобы она не мешала ему жить и работать, заботясь об общем благе, убеждая принять себя — и убедив. Но сейчас от вида этой искренней ярости в груди заныло. Стало стыдно за то первое, что он ощутил и подумал, видя эту дикость — что это неправильно, что так нельзя, осуждая и не одобряя.

Забыв, как сам когда-то хотел того же — закрыться, замкнуться, захлопнуться, порвать со всем, уйти, словно раненый зверь, скрыться в чаще и забыть обо всём, что связывало с миром, и пусть тот задыхается и горит огнём, пусть разваливается на части, плевать, на всё плевать и на всех. Он не смог. Вернулся — словно сдался. Уже не мог вспомнить сейчас, почему, и ничего не смог бы ответить, но так тогда казалось правильным. Тогда, но не теперь, когда он смотрел и видел, во что та же трагедия превратила кого-то, кем он так дорожил. Какое право он имеет укорять её за эту ненависть — только потому, что ему бы она помешала жить?..

Поджав тронутые горечью перед всем этим безумием губы, эльф молчал несколько секунд, пока Эллана, гордо выпрямившись, бросала ему вызов.

— Пока ты ранена и раздета, я никуда не отпущу тебя. Пока ты безоружна и неизвестно, кто снаружи ещё ищет тебя, чтобы убить, — произнёс он наконец, тяжелее, размереннее, чем прежде, через силу сосредотачиваясь не на том, что ядом сомнений плеснуло по жилам. — И пока ты меня не выслушаешь. И не скажешь мне, за что так успела меня возненавидеть, — "Я тебе жизнь спас, помнишь?", подумал, но промолчал Лавеллан, понимая, что восприняты эти слова будут совсем не так, как ему хотелось бы, и превращены в новое обвинение. — Я не понимаю тебя. За что?..

Говоря, он догадывался. Подозревал, почти что зная наверняка.
За то, что ненавидит себя сам уже давно и не простит никогда — за то, что его тогда не было рядом, чтобы суметь хотя бы что-то изменить. Или разделить судьбу, одну на всех.

"Но ты ведь тоже как-то выжила, Эллана. Как?.." 

"Предавшего свой род". Даже так. Маханон поморщился, поджимая губы, и опустил взгляд, отводя его в сторону. Слышать это именно таким словом было горько. Особенно — слышать это от Элланы. Сколько лет она вот так жила, с чёрной этой злостью, с ненавистью к нему? Вопреки всякому осознаю внутри взметнулась удушливая волна протеста. Вина — пусть, боги с ней, с виной, он принял и пощечину, и ее право ненавидеть. Но чтобы вот так, не желать даже слушать? Не думал он, что долгожданная встреча обернется подобным — ещё большим расколом и отчуждением, что его настолько будут не рады видеть. Маг вскинул взгляд на охотницу, и в выражении глаз блеснула обида.

— Так значит, я виноват в их смерти? Из-за меня они погибли? — Лавеллан с коротким смешком недоверия повёл головой, сжимая зубы и смаргивая. Едкий шепоток его собственных "демонов" мешался в голове с неприятием несправедливости. — Я искал тебя, Эллана. Все эти годы... — продолжил он, сходя наконец с места к своему креслу и даже не садясь в него — тяжело падая, словно подрубленный, — я искал хоть кого-то, кто мог остаться в живых. Где ты была? — маг посмотрел на неё и вдруг добавил громче, с нажимом, меняя смысл. — Где ты была, когда погиб наш клан? Как ты выжила?..

Маханон не пытался отрицать. Он принял свою вину, он жил с ней, нёс глубоко в себе, не имея возможности искупить. Не сейчас, не здесь, не когда небеса вот-вот снова мог быть сорваны чужой рукой и обрушены на землю. Не теперь, перед лицом уже не посягающего на величие магистра, но настоящего древнего бога, способного силой воли обращать в камень. Как бы ни болело сердце сейчас за то, что всё, сделанное им, уводит его самого всё дальше от корней, от истоков, от всего бесценного, чем он жил, дышал и к чему принадлежал всё долгое время... как бы совестно не было от этой жертвы, как знать, такой ли нужной, такой ли оправданной, как он сам себя убеждал — разум всё равно оставался выше этого. Он тешил себя надеждой на то, что всё ещё сможет. Успеет. Не потеряет, просто отложив на потом, до момента удобного и подходящего. Затаившись на время, пожив по чужим правилам... С точки зрения разума он был прав. Однако от этого не было менее стыдно за то, что за прошедшие годы он не сделал того, что по всем раскладкам и расчетам было невозможным. Не совершил никакого чуда, которым сейчас можно было бы унять её боль, льющуюся ядом в словах.

Он был готов отвечать за свою вину. Готов был слушать все укоры и ловить пощечины. Но со слепым, поспешным отвержением без права что-либо изменить эльф мириться не собирался. Это было ошибкой. Она ничего не знала о нём. Ничего, за что имело бы смысл вот так... Только то, что сама успела выдумать, только то, что он был жив, когда погибли все. Чем он жил, как он жил, почему поступил именно так. Не знала и знать не хотела — хотела осуждать. Винить хотя бы кого-то, в ком-то видеть корень зла. Да какого демона в нём-то? Словно он сам, своими руками всех... Маханон сжал челюсти до желваков. Это не было полностью неправдой. С ним случались такие сны — он видел на руках их кровь, он слышал мучительные шепотки демонов отчаяния и боли, он пугал Эсмераль, когда стонал и вскрикивал во сне от кошмаров, в которые окунался в Тени, снова и снова проверяющей на прочность его волю. Он не мог избавиться от мысли, что в его силах было что-то изменить. Но всё было настолько сложнее, чем просто его отсутствие... Как просто было бы считать это ключом, последней точкой, в которой сходились все вероятности. Перышком, ломающим спину лошади. Эта слепота ее боли и ранила больше всего. Ведь тоже её не оказалось среди тех останков, которые уже и нельзя было толком отличить. Не только у него, оказывается, была возможность что-то сделать. Отчего же только он стал предателем, подведшим клан и не заслуживающим даже простого разговора?..

Ему удалось разозлить её ещё больше — хотя, казалось бы, больше-то уже куда. Пожалуй, именно этого Маханон и добивался — не осознавая до конца, но не желая глотать разбуженную боль, против всякого разумного смирения первым же стремлением пытаясь укусить в ответ. Не затем, на самом деле, чтобы ранить. Отзеркалить — посмотри, оглянись, пойми, что ты делаешь. Ты ведь не хочешь этого на самом деле, правда, Эллана? Ведь осталось что-то ещё живое, родное, связывающее, сохранившееся за всей этой наросшей коростой пережитых невзгод? Очнись. Чему поможет твоя ненависть сейчас? Вернет, исправит? Сотворит заново все то, что мы потеряли? Мы. Не только ты — не только тебе больно. Белая раскаленная ненависть в словах эльфийки была Маханону против шерсти, но что-то, похожее на утоленный голод хищника, мелькнуло секундным успокоением, пока он слушал её, не перебивая. И не пробуя говорить — несмотря на отражающееся в напряженном взгляде несогласие.

Эллана задавала вопросы не затем, чтобы он отвечал — она лишь высказывала, выплескивала скопившийся яд. Медленно вздохнув под её колкие, полные застарелой... зависти? пожалуй, — вопросы. Всегда хорошо там, где нас нет. Для Элланы — всё у него, не прошедшего через те же трудности, что и она сама, было хорошо. Всё было лучше, чем пережитое ею. Наверное, он и не был вправе утверждать, что она не должна так делать. Не должна считать самой изувеченной и несчастной саму себя, сравнивать. Но как же хотелось быть услышанным, понятным, признанным наконец — найти, нашарить руками в чернильной этой злобе тот лучик света, какой был между ними до всех последовавших разрушений.

— Рядом с тем, кто что? — Лавеллан поднял бровь, проигнорировав попытку свернуть разговор. — Кто никогда не сможет простить себе совершенной ошибки, но, какая жалость, не может обратить вспять время? О, без сомнений, моя жизнь здесь была светлой, легкой и замечательной. Просто потому, что ты в этом так уверена. Думаешь, тебе одной больно, Эллана? Только тебе? — колкая горечь теперь просочилась и в его слова. Маханон поднялся с кресла, отталкиваясь ладонями от подлокотников.

— Думаешь, хоть что-то из этого, — он махнул рукой на обстановку комнаты, — может заменить мне всё то, что я потерял? Что мы потеряли, — продолжал маг, медленно приближаясь. — Думаешь, моя боль недостаточно сильна, раз я не бегаю от охотников по лесам в драной куртке, как последний разбойник? Если я сыт и здоров, если я чего-то добился, значит, моей болью можно пренебречь? Я не знаю, чем ты занималась все эти годы, — Лавеллан покачал головой. — Не знаю, как ты оказалась в лесу, здесь, в Орлее. Чего ты искала, от кого ты бежала, где ты взяла деньги, которых "хватит на второй дом". Оставь историю себе, если так хочешь. Но не смей судить меня за то, о чём ты даже не догадываешься.

Тон его наполнился давлением настораживающе низких нот, и на последних словах сквозь сцепленные зубы расстояния между ними оставалось всего-то несколько шагов.

— И дай мне наконец сберечь хотя бы тебя, раз уж больше я никого не смог! — неожиданно даже для себя Маханон это буквально гаркнул, громко и распалённо, во всю силу голоса вместе с раздраженным жестом руки в сторону, исподлобья глядя на Эллану с холодной, но совсем не ей — не ей, но всем тем помехам на пути, что и она старательно возводила, —адресованной яростью. Гнев плеснул по жилам, в воздухе запахло грозой — Тень откликалась на эмоции мага, и воздух вокруг набряк неосознанно стянутой им к себе силой. Еще не молниями, но предчувствием их, способных замерцать в любой момент, стоит ему только пожелать этого.

Вспышка была быстрее осознания — рефлекторной реакцией на замеченное краем глаза движение. Быстрее одного сжатия сердца промчался по жилам испуг, желание защититься, избежать удара — и реальность изменилась, следуя воле мага, больше обычного, больше разумной меры открытого Тени сейчас. С электрическим треском разряда тонкие мелькающие сполохи отдающего фиолетовым белого сгустка молний словно пощекотали воздух в том месте, где иначе бы тычок лука достиг его груди. Отдача шатнула назад и самого Маханона, заставляя взмахнуть руками в поисках равновесия — не упасть, но секунду спустя почувствовать, как сердце ударилось в пятки: Эллана лежала ничком на полу, словно оглушенная, а то и вовсе снова без сознания. Не зная ещё, тронуло ли её разрядом, Лавеллан на мгновение подумал о самом страшном — и метнулся вперёд, припадая рядом с ней на одно колено.

— Элль! — вырвалось у него испуганно, но прикоснуться к девушке, хоть и протянув руку, эльф не решился. Она уже приходила в себя — зашевелилась, застонав. Маханон, по-прежнему глядя широко раскрытыми от пронявшей его тревоги глазами, подался назад, чтобы не нависать над ней и не досаждать снова своей близостью. Испуг резко охладил его нервы, окунув во что-то гадостно-липкое, стягивающее, и сейчас вместо распирающей обиды и злобы только сердце лихорадочно колотилась в ушах, не желая так просто успокаиваться. И хотя энергия Тени вокруг него еще была хаотична и беспокойна, но звенящая наэлектризованность в ней ушла, словно и не было. Только лук, обожженный молниями, валялся под самой стеной с другой стороны комнаты.

— Неправда, — ответил он тихо, облизнув губы. — Ты жива. Ты даже не представляешь, как много это для меня значит, Эллана. Хочешь ненавидеть меня, так и быть, дело твоё. Я не прошу... — маг сбился, перехватывая воздух, заговорил торопливей. — Я знаю, что ты всё это время выживала сама. Я знаю, что выбор бороться с Брешью вместо того, чтобы вернуться в клан, был моей ошибкой. Но как, как я могу оставить тебя теперь? Ты ранена, за тобой гнались и едва не убили. Позволь мне хоть эту малость, Элль. Когда к тебе вернутся силы, когда тебе будет чем защитить себя, клянусь, я не стану держать тебя ни одной лишней минуты. Но до тех пор, пожалуйста, — голос его дрогнул мольбой. — Не беги от меня.

Да к демонам их, все эти обиды, боль, прошлое, непонимание. Найти и снова потерять — вот что будет намного страшнее. Выпустить меж пальцев и потом узнать, что по этому его недосмотру и она тоже лишится жизни. Потому что была слепа, возмущена, слаба и взбешена, не отвечала за себя и вряд ли думала ясно, а он не смог стать голосом разума в этом ее буйстве, больше всего вредящем самой Эллане. Нет, нет уж. Кто еще будет держать себя в руках, если не он? Хватило уже того, что сейчас от слов её едва не потерял голову. За вспышку эту было тревожно и совестно, но как извиниться перед ней за это — маг был без понятия, сомневаясь даже в том, что это вообще возможно.

Он не должен ее слушать. Не должен поддаваться. Не важно, как больно от этого ему самому. Её боль для него по-прежнему была сильнее собственной — и Маханон, собственным промахом огретый сильнее, чем любой пощечиной или ударом лука, сейчас готов был без ножа себя резать, раскаиваясь за то, что дал подобную слабину.

— Не говори, — легко согласился маг, кивая. — Незачем. Тебе стоит поберечь силы. И... не кидаться на меня с оружием, хорошо? Можешь надавать мне еще пощечин, если тебе от этого станет легче, но так, чтобы я об этом знал. Иначе... я не смогу не защищаться. Я попытаюсь, но я не могу гарантировать. И не хочу, чтобы моя магия снова обернулась против тебя, — негромко и с настойчивой убедительностью проговорил он, не сводя взгляда с Элланы. Было заметно, как быстро ярость случившейся стычки мнений истощила её, и без того ослабшую от кровопотери. Лечебные зелья ускорят процесс, но даже с ними восстановление не займёт меньше нескольких дней. Будет ли у него это время? Или же Эллана настолько отчается, что будет и дальше рваться прочь под влиянием текущего момента, не желая признавать риск для собственной жизни?.. Маханон пристально всматривался в неё в неверном свете наступающего утра, разбавленном рыжими оттенками горящего и греющего огня в камине. На несколько ударов сердца повисла тишина.

— Тебе нужен покой и лечение, Эллана. Не сумасшедшая беготня. И я оставлю тебя в покое, если только ты согласишься не делать глупостей. Не рисковать собой. Пожалуйста. Ты — самое ценное, что у меня осталось. Не разбивай себя этой ненавистью. Я того не стою, — Лавеллан покачал головой и поднялся с колен, отходя к кровати и склянкам с целебными настоями на тумбочке.

Самое ценное, правда? Маханон не знал даже, что ответить об этом самому себе. Он хотел сберечь её во что бы то ни стало, сохранить хотя бы эту часть своего прошлого, своей настоящей жизни, своей судьбы Первого клана, лежащей за границей человеческой ойкумены. Но разве сможет он быть до такой степени эгоистом, чтобы действительно поставить свои цели выше разумного долга? Даже сейчас. Как он может повернуться спиной к опасности, нависшей над миром? Оставить Инквизицию самостоятельно решать вопросы спасения реальности от тени Ужасного Волка — и Тени с большой буквы, вернее будет сказать. С легким звяканьем стекла флаконов смешивая в удобной чашке из тонкого дерева свежую порцию зелья, капая в него эссенцию эльфийского корня и раза в четыре больше, чем должно было бы, вытяжки сон-травы, — взбалтывая несколько раз, как учили, чтобы растворился щиплющий нос запах, — Маханон смотрел перед собой и болезненно морщился. Он хотел бы. Как он хотел бы быть ограниченным, озабоченным только собой и своим благом, слепым к тревогам окружающих. Может быть, тогда он смог бы даже уйти вслед за снами и быть собой, быть истинным elvhen на стороне предателя-Волка. Не такого уж и предателя, как оказалось. Лавеллан с занятыми руками потерся щекой о плечо — линии валласлин на его коже от внимания в мыслях как будто дали о себе знать, и от этого сильно зачесалась скула. Рабские печати, говорил Ужасный Волк, унизительный знак покорности, несвободы. Не совсем так. Ни в жизнь бы Маханон не согласился избавиться от своих меток — принадлежность пути Охотницы была и оставалась для него священной. Даром что маг — но он ясно ощущал, к чему зовёт его сердце. Как же только получалось так, что эта дорога зова, причинности, нужности и осмысленности настолько выходила за рамки его жизни в клане? Уводила в сторону и прочь, всё время вперёд и вперёд. Не давая оглядываться. И всё же...

— Вот, выпей, — с пахнущей свежими травами чашкой в руках, подогретой самой простой магией, он вернулся к Эллане и присел рядом с ней. — Это поможет тебе восстановить кровь. Иначе ты долго ещё будешь ходить по стеночке.

Маг смотрел спокойно и внимательно, своей волей снова загнав себя в рамки контроля. Бедственное состояние эльфийки стало ему отличным лекарством от проснувшегося упрямого себялюбия, от всех эгоистичных эмоций, что лезли и баламутили душу до этого. Сочувствие и слепая к рассудительности нежность были больше и крепче любых других чувств. Он ведь сильнее того, что она может ему сказать, правильно? Ради неё — он обязан быть сильнее.